Христос остановился в Эболи

Наконец наступил вечер спектакля. Дождь перестал, звезды блестели, когда я отправился в конец селения. Во всем поселке не было ни одного зала, ни одной гостиной, которые могли бы быть использованы для театра; актеры выбрали какой-то винный погребок или пещеру, наполовину врытую в землю; туда принесли парты из школы и поставили на притоптанную землю. В глубине построили маленькую сцену, отделив ее ветхим занавесом. Помещение было битком набито крестьянами, которые восторженно ожидали начала представления. Была показана пьеса Габриэля д’Аннунцио «Факел над Моджо». Конечно, я думал, что буду скучать на этой риторической драме, разыгранной неопытными актерами, и не ждал в этот вечер ничего, кроме новизны впечатлений. Но все оказалось совсем иначе. Эти божественные женщины с громадными пустыми глазами, с жестами, полными сдержанной страсти, неподвижные, как статуи, играли великолепно; и на сцене, шириной в четыре шага, они казались огромными. Вся риторика, замысловатость языка, чванная пустота трагедии исчезли, и осталось то, что должно было быть и чего не было в произведениях д’Аннунцио, — суровая жизнь, полная неугасимых страстей в мире земли, не знающем времени. Впервые произведение поэта из Абруцц показалось мне прекрасным, освобожденным от всякого эстетизма. И я понял, что этим очищением произведение обязано не столько актрисам, сколько публике. Крестьяне следили за событиями с глубоким интересом. Деревни, реки, горы, о которых говорилось в пьесе, были недалеко отсюда. Крестьяне знали их, это были такие же земли, как и у них, и они громко выражали свое одобрение, слыша эти названия. Духи и демоны, которые появлялись в трагедии и влияние которых чувствовалось за событиями, были теми же духами и демонами, что живут в здешних пещерах и глинах. Присутствие крестьян делало все естественным, возвращенным в свою подлинную атмосферу, в их замкнутый, безнадежный, непередаваемый мир. В этот вечер трагедия предстала очищенной актерами и публикой от всего «даннунцианского», в ней сохранилось только основное, неприкрашенное содержание, которое крестьяне воспринимали как что-то очень близкое. Это была иллюзия, но она казалась правдой. Д’Аннунцио действительно вышел из крестьян; но он был итальянским литератором, а потому не мог не предать их. Он уехал отсюда, из непередаваемого мира, и захотел облечь его в сверкающую одежду современной поэзии, полной выразительности, чувственности, ощущения времени. Поэтому он низвел этот мир до простого орудия риторики, эту поэзию — до пустоты языкового формализма. Его попытка могла привести только к предательству и провалу. От этого гибридного союза могло возникнуть только чудовище. Сицилийские актрисы и крестьяне Грассано бессознательно проделали обратный путь; они отбросили эту фальшивую одежду, оставив свою, крестьянскую, сущность; и это растрогало и взволновало их. Два мира, дурно соединенные в эстетизирующей пустоте, вновь разъединились, так как никакая связь между ними невозможна, и за этой волной ненужных слов крестьяне разглядели правдивые образы — Смерть и Судьбу.