Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Улицами владела резня. Она господствовала над ними всевластно и неудержимо. В зареве факелов багрово мелькали мечи. Над ними реял истошный крик, зву­чали проклятия, перебранка, лязг, хрипатая перекличка по-белорусски, польски и немецки (среди приведённых Лотром было много наймитов, ибо он знал: эти не будут жалеть чужих).

Нападающие словно сошли с ума. Взбешенные глаза были налиты кровью. Тащили, резали. Слабый строй мещан и ремесленников дрался отчаянно и пото­му страшно. На Старом рынке бурлила каша из челове­ческих тел, стали и крика. На слиянии рынка и Старой улицы орудовал мечом богатырь Пархвер. Золотые во­лосы в чужой крови, синие глаза страшны. Кровь текла у него из плеча, пена, — из губ, но он не замечал этого.

Им владела пана.

Иуда не знал что Христос в далёкой слободе тоже услышал звуки набата, что сейчас он неистово бежит по саду, ломая валежник... Он видел только, что убивают людей, и отчаяние, похожее в чём-то на самоотвержен­ный восторг, заполонило всё его существо.

Последним толчком было то, что он взглянул в тес­нину Старой улицы и увидел, как по ней идут прямо на него, к рынку, к замку, несколько фигур: четверо латни­ков вели Анею.

У него было лишь одно оружие. И он употребил его. Чёрной, в свете факелов, тенью он бросился в гурь­бу, прямо между рядами, которые сражались и убивали, воздел руки:

— Люди! Люди! Стойте! Вы братья! Зачем вы оби­жаете друг друга?! Не убей! Слышите?! Не у-бей! |

Ландскнехт ударил кого-то мечом, и тот стал оседать по стенке. Кровь била у него из сонной артерии. И убий­ца, как сумасшедший, подставил под струю ладони, стал хлебать из них, как из ковша.

— Не у-бе-ей!..

Иуду схватили за руки.

...В этот самый момент, далеко за городом, в сосно­вом лесочке, апостолы перематывали ремни на порш­нях. Было как раз самое тёмное время перед рассветом, но даже тут, на опушке, было довольно хорошо видно, над Городней стояло огромное, мерцающее зарево.

Тадей занимался тем, что надрезал на себе ножом одежды.

— Ты... эно... чего?

Фокусник встал, повертелся перед Пилипом, как перед портным.

Дырки в одежде были просто артистическими. Ни­кто никогда не видел такого красивого тряпья.

— С ними да с моим талантом нам теперь серебро, а не медь давать будут. Заживём, Пилип. Я — фокусы, ты — доски на голове ломать будешь...

Рыбаки молча вертели на запястьях кистени. Давно помирились и решили идти вместе. Илияш молчал, по­званивая кантаром. Только сказал неожиданно:

— А плохо, что бросили.

— Ну и лежал бы сейчас убитым, — отозвался Петро. — Нет уж, надобно о роскоши забыть. Достаточно. Погуляли, попили.

— А хрен с ним, — заскрипел Бавтромей. — Окон­чена роль. Хорошо, что подделали.

— Я менялой буду, — предложил Матей.

И тут всех удивил женоподобный Ян. Обратился к Матею:

— Евангелия половину мне давай.

— 3-зачем?

— Ты себе какого-нибудь Луку найдёшь, — лицо было юродским. — Я — Марку какого-нибудь. Пойдём — будет четыре евангелия. Подправим. Что мне ваши му­жицкие занятия? Я — пророк. Истины хочу, благодати, славы Божьей.

— А кукиш, — ответил Матей.

И увидел, что вся компания с кистенями, Петро, Ан­дрей и Якуб, стали против него стенкой.

— Н-ну.

— Так... Ну вот, и пошутить нельзя, — жадно двигая губами, Матей разделил рукопись Иуды пополам и смошенничал, подбросил себе ещё листов двадцать, разо­рвал нитки. — Берите.

— Пошли, — махнул Пилип. — Скоро и разойдёмся.

Все двинулись по дороге прочь от зарева. Шли молча. Лишь Якуб Алфеев, как всегда некстати, начал про­бовать голос. Бурсацкая свитка била его по пятам, осо­вевшие глазки смотрели в красное, дрожащее небо.

— М-ма, м-ма-ма, м-мма-ма... кх... кх... Тьфу... Гор-ре... Го-о-ре... Горе тебе, Серазин... Го-ре... Горе тебе, Вифсаида.

И так они исчезли за холмом. Некоторое время ещё доносился медвежий, еловый голос. Потом остались только тишина и зарево.

Глава XLVIII

СЕДОУСЫЙ

Около меня пули, как пчёлки, гудели

Возле меня дружочки, как мост, лежали.

Белорусская песня

...Схватил святое распятие и так стукнул им по черепу святого отца, что тот сразу отпра­вился в ад.

Средневековая новелла

Серазину и Вифсаиде, то есть Городне, действитель­но было горе. Убийства и сеча не останавливались, а, нао­борот, будто бы набирались силы и злобы. Убивали всех, едва ли не до колёсной чеки. И если значительная часть женщин и детей спаслась из домов, отмеченных креста­ми, в этом была большая заслуга седоусого.

Городенцы знали, куда, в случае чего, убегать тем, кто не может держать в руках оружия. Под городом ла­биринтом тянулись старые, давно опустошённые и за­брошенные каменоломни. Самый близкий вход в них был из улицы Стрихалей, и именно туда бросилась по­луодетая, испуганная толпа женщин, стариков и детей. Только бы спуститься под землю, а там — лови за хвост ветер, за месяц не найдёшь.