Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Есть. Действительно легче. По крайней мере, го­ворить больше можно. Но ты, Сымон мой, не понимаешь одного. Тут, в общем свинстве, тяжелее... но зато и почё­та больше. Что они знают, те сопляки, о наших безднах? Да они и тысячной доли того даже не испытали, что мы в княжестве Белорусско-Литовском. Раз уж я явился на землю — я стану тут. Биться буду не на жизнь, а на смерть. Говорить буду о том, что есть человек и какое место его на Земле и во Вселенной, где, определенно, есть более счаст­ливые. О Мужестве, об Издевательстве, о Знании, о Доблести говорить буду, а не о том, что «Лаура упала в Луару». Ах, ужас какой! Ах, слёзы! — Лицо Христа сделалось злым. — А святой службы они не нюхали? А костров? А тысяч замученных не видели? И тоже ведь считают, что тяжело живут. Ну, нет. Почёт тут, трудности тут, стало быть, и жизнь тут. Другого народа для меня теперь нет.

— Умрёшь, — предупредил Илияш.

— Там мог бы жить, болтать то да сё. Тут — пожалуй, умру. Но зато тут моя правда: битва с храмовниками, сеча с самим Сатаной.

Илияш понял, что всё напрасно. Надо было задавать лататы. С этим каши не сваришь. Вишь, лицо каково!

— Что-то тяжко у меня на душе, — признался Юрась. — Душа печалится, тужит смертельно. Посидите тут, хлопцы, обождите меня немного. Я к Неману пойду, Решить мне кое-что надобно, и сам не знаю что... Только — нельзя мне без этого.

— Чего уж, посидим, — согласился Петро.

— Эно... почему нет.

Они сели на траву под стену. Братчик отворил ка­литку и зашёл в церковный сад.

— Вертоград матери церкви нашей, — предупредил Сымон. Заплутаешь — обижайся на себя.

Когда шаги заглохли в чаще, он вскочил и махнул рукой:

— А сейчас — давай. Давай-давай. Чтобы аж пятки в задницу стучали... Как если бы коня украли...

Они бросились бежать изо всех ног. Исчезли. Постояла в воздухе и осела голубая от луны пыль.

Перекликались петухи. Христос шёл между деревьев, отводя ветви, и листва словно плакала лазурью: падала роса.

Коложа встала перед ним в лунном сиянии такой простой, такой совершенной, что перехватило дыхание. Блестящий купол серебряно-синие стёклышки в окнах барабана, полосатые, аквамарин в чернь, стены. Всё густое даже в тенях чёрное в зелень, как перо селезня. Оранжевым, — кубовым, зеленоватым, радужным сияют на стенах плиты и кресты из майолики.

Большего совершенства ему не приходилось видеть. Страшно подумать, что кто-то может поднять на неё руку. Стоит, словно морской дворец, а над нею склоняются деревья, хотят сцепиться над куполом. A выше деревьев — небо, вселенная.

Он миновал храм и сел на берегу Немана. Луна, как золотая чаша, сияла в глубине. Вставал в небе силуэт Коложи. Cлева, далеко-далеко, стояли на берегу обожжённые виселицы, а за ними, ещё дальше, спал замок. Сжало сердце от любви к этой земле.

«Что же я недодумал? Что угрожает людям, и городу, и мне? Первому пробуждению человека к правде? Что предаст всё это? Что, наверно, похоронит под руинами светлого царства мою любовь?»

Он смотрел на семицветную далёкую звезду.

«Правильно, что я не убивал. Надо было дать первый пример этим людям, которые лишь начинают мучи­тельный, страшный, светлый свои путь. Что ж, от этого пропащее моё дело? И, может, я умру, иначе отчего так тяжело?»

Земля неодолимо звала его к себе. Глаза его следили за звездой, а колени сгибались, и наконец он стал на них, склонился к земле.

«Ты прости, — в мыслях попросил он. — Ты, небо. Я предал ради этого. Я — здешний. Я — белорус. Нет для меня дороже земли, и тут я умру».

Он припал щекою к траве.

«Что ж ты? Ну, ответь мне, земля моя, край мой. В чём я ошибся против тебя? Что сделал во вред, когда не хотел? Что уничтожит дело моё? Подскажи!»

Пятна света лежали на траве. Пробились сквозь густую листву. Круглые пятна, похожие на серебряные мо­неты. Такие же монеты дрожали и звенели на воде.

«Я понял, — подумал он. — Спасибо. Серебро. Деньги. Они загадят и исказят самую светлую мысль. От них — подлый торг. И неравенство. И зависть. И измена. И гибель. И если я погибну, то это от них. Да ещё от любви к людям и к тебе, земля моя. Это они породили подлость власти. Они породили церкви. Сколько ещё пройдёт времени, пока любовно сплетутся над стенами угнетения живые деревья жизни? Я не доживу».

Ночное небо сияло в бездонном Немане.

«Я не хочу погибать, — попросил он. — Я хочу до­жить. Возьми меня на небо, звезда. Возьми, как Илию. Чтобы тысячелетия проплыли на земле и дни — в жизни моей».

Шелестела листва. Мерцала звезда.

«Нет. Не хочу. Не хочу, пока не сделал предначер­танного мне. Не хочу убегать от труда, от кровавого пота, от земной чаши моей. Гибнуть тоже не хочу. У меня есть друзья, и любовь, и народ мой, и сотни других народов, и ты. Да минует меня чаша сия, но, впрочем, как хочешь. Ибо если ты определишь мне погибнуть, земля моя, я не буду роптать».

Глава XLVI

НОЧЬ БЕЛЫХ КРЕСТОВ

Подошла в ночи немая гостья,

Кроша дубы, как крошат кости.

Конрад Мейер