Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Неладно, — мрачно забормотал Корнила. — ведь снял цепи с панов. Что-то не верится, чтобы это — преступление...

— Слишком ты понимаешь, — объяснил Болвано­вич. — Потому и страшен, что снял.

— Сроду такого не было, — задумчиво продолжил Лотр. — Это что ж будет, если все так делать начнут?.. И потому пойдёшь. Клятву давал?

— Давал, — мрачно согласился Корнила, — А только неладно. То — Христос, то — сами же — са­мозванец.

Усмешка Лотра была страшноватенькая:

— А это всегда так. Сегодня — князь, завтра — грязь. Рьяных, кто помнит, перебьём...

— А память? — буркнул Корнила.

— Память, если над ней топор, это глупость, — подал голос Пархвер. — Пускай помнят. А деткам иную память пришьём: шалбер, вор, хаты жёг, воровал.

— А татары?

— Всё записано, как положено, — улыбнулся Лотр. — Ну и потом... суд. Поэтому и убивать нельзя. Раз судили, раз осудили — стало быть, виновен, стало быть, лже-Христос. Кому там придет в голову сомне­ваться через сто лет? А этих заставим поверить. Сколько у тебя людей?

— Семьсот с чем-то. А — непорядок. Столько чудес совершил. Знают, что Христос, а мы... А может, и...

— Дурак. Чем больше он Христос, тем больше вре­ден. И потому — убивать всех, кто призывает имя Божье.

...Враги были не только под землёй. В тёмном переулке у Росстани Босяцкий, переодетый немецким гостем, говорил с хлебником и ещё несколькими тор­говцами:

— Сейчас пойдешь к лямусу и ударом в плиту предупредишь, чтобы вылезали и расходились по местам. Факелы готовы?

— Готовы.

— Кресты на рукава нашили?

— Нашили. Иначе чёрт его разберет, кто свой, а кто чужой. Стычка ведь.

— Сигнал — огонь на переходе от доминиканской колокольни. По нему идите, бейте всех в меченых домах. Где крест на воротах или на двери.

— Шестиконечный?

— Буду я языческую эмблему чертить. Наш. Четыре конца. И учтите: не выпускать живых.

Хлебник мрачно улыбнулся:

— Это мог бы и не предупреждать, батька. Нам такой Христос — на какого дьявола? Все вымел. С восковым вон как спокойно было.

— Тоже пить-есть просил, — вторил ему рыбник. — Ну, так это не то. Хоть другим не давал. Так мы на него, как на медведя, одним махом.

— Отче, — обратился кто-то. — А если на улице че­ловека встретишь? Как узнать, еретик ли.

Друг Лойолы усмехнулся.

— А на это уж Арнольд Амальрик ответил. Когда во Франции еретиков били.

— Ну?

— «Убивайте, убивайте всех! Бог своих узнает!» Вас сколько?

— Где-то человек пятьсот, — сказал хлебник, играя кордом. — Н-ну х-хорошо, отче. Мы этой сволочи пока­жем рыбы да хлеба.

— Давайте, сыны мои. Клич все знают?

— Великдень, — напомнил кто-то из мрака.

...Христос между тем догнал своих. Все втроём они шли по улицам сонного города. Ночь выдалась неожи­данно жаркая, может, последняя такая перед приходом осени. Поэтому люди спали не только в хатах, но и в сад­ках под грушами, и на галереях, и прямо, вытащив из хаты покрывало, у водомётов, которые нарушали тиши­ну несмолкаемым плеском воды.

— Они дома? — спросил Христос.

— Дома, — ответил Фома. — Пиво с водкой хлещут. Вечеря.

— У них, скажу я вам, та вечеря... она-таки с самого утра, — объяснил Иуда.

Шаги будили тишину.

— И что-то тяжко мне, хлопцы. Не по себе мне что-то. Не хочу я идти к ним.

— А надо, — убеждал Фома. — По рылам нада­вать им нужно. Имя только позорят. Пальцем о палец на укреплениях не ударили. Оружием владеть не учатся. Одно пьют, да за бабами... да шпильки тем, кто работает, подпускают. Спустить с них шкуру да сказать, чтобы вы­метались из города, если не хотят.

— Идёт, — согласился Христос. — Так и сделаем.

Иуда засмеялся:

— Слушай, что мне сегодня седоусый сказал. Я, гово­рит, стар, ты не поймёшь этого так, будто бы я заискиваю перед Христом. Какая уж тут лесть, если в каждое мгно­вение можем на один эшафот попасть. Так вот, говорит, сдаётся мне, что никакой он не Христос. И дьявол с ним, и так любим. Почему, спрашиваю, засомневался? Э, говорит, да он панов вместо чтоб повесить — в Неман загнал. Не смейся, говорит. У Бога юмора нету. Он человек серьёзный. Иначе, чем до сотого колена, не помнит.

Друзья засмеялись.

...Апостолы разместились отдельно от Христа с Анеей, на отшибе, в слободе за Коложской церковью. Так было удобнее и с женщинами, и с питьём. По край­ней мере, не надо таскаться через весь город, на глазах у людей. Они взяли себе брошенное каким-то богатым беглецом здание, деревянное, белёное снаружи и из­нутри, крытое крепкой, навек, щепяной кровлей. Было в нём что-то с десяток комнат, и разместились все роскошно.

В конце концов, Тумаш с Иудой редко когда и ночевали там, всё время пропадали на стенах, в складах, на пристани либо на площади.

В этот поздний час все десять человек сидели в комнате с голыми стенами. Широкие скамьи возле стен, столы, которые аж стонали от съестного, гарцев с водкой, бочонка с пивом и тяжёлых глиняных кружек.

Горело несколько свечей. Окна были распахнуты в глухой тенистый сад, и оттуда повевало ароматом листвы, спелых антоновок и воловьих мордочек, чередой и прохладной росою.

Разговор, несмотря на большое количество выпитого, не клеился.