Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Дура! Колода! – в гневе бросил он. – Ради Бога… Жулики какие-то, злодеи, а не Христос был. – И в гневе, понимая, что дом сгорел и никуда теперь не денешься, огрел жену нагайкой. – Чтоб ты издохла, в Бога… душу… святителя… – Обернулся к племяннику: – Беги, зови соседей. Чёрта догоним, так хоть напьёмся, хоть пику, рыло это свиное ночь видеть не буду.

Племянник бросился на соседний двор. Потом издали донеслось:

– Соседи! Со-се-е-ди!

Через некоторое время вереница всадников, числом сорок, во главе с разгневанным мужем, помчалась в ночь.

В корчме было дымновато и темно. Столы – вековщина – уставлены едой и питьём. Лавы у стен. Стены на одном уровне вытерты спинами до блеска.

Шайка прибрела поздно. Все боковушки, все конюшни и сараи были уже заняты. Пришлось ночевать в общей комнате, головой на краешке стола. На последний Иудин золотой зажарили трёх баранов, попросили лука, чеснока и репы, чёрного хлеба, двух цыплят для Магдалины, немного вина и три бутыля водки и мёда. Остальное корчмарь им сразу же не отдал.

– И что паны будут есть где-то у какого-то там новогрудского Шабса? Это же, видит Бог, и не иудей. Это же чёрт знает что такое! Белоногая падла и носится со своим… как… Ну, я не буду ругаться. Но у него же не куры, а тихие по старости покойники! И разве у него водка? Боже мой! Ваш Люцифер мыл ноги – и то там вода крепче была. А завтра паны будут иметь почти то же, что и сегодня, и за те же самые гроши. А я вам ещё сена на пол…

Посмеялись да согласились. Куда спешить?

И вот сидели и ели. Иаков один приканчивал половину барана. Остальные, уже насытясь, смотрели на людей.

Пылал большой очаг. Крутились в нём на вертелах, шипели, роняя в огонь капли жира, куры. Корчмарь стоял за загородкой в окружении кружек, мерок, бочек; наливал, мерил, бросал на глиняные миски. Придерживая платочком, отрезал от висящей тушки. Любо-дорого было смотреть – кажется, вдесятером не управились бы за одного.

Людей набиралось уже не так и много. Поздно было.

Иоанн, приоткрыв по-юродски рот, рассматривал на полочках, тянущихся по всем стенам, для красоты поставленные оловянные и глиняные расписные миски. Иуда писал что-то на краешке стола.

– Ты… эва… что это? – спросил Филипп.

– А Евангелие про нас. Надо же кому-то.

– Хорошо тебе, грамотный.

Всем было хорошо. В голове приятный туман. Шум.

Сидит со шлюхой монах-доминиканец. Смеются чему-то. А вон в углу пьёт компания шляхтичей. Один уже лежит головой в миске… Самый пожилой из них, с иссеченным лицом и уродливыми седыми усами, бурчит:

– Нет, не то уже, что было. Чёрт его знает, куда катится мир! А бывало… Ой, бывало!.. Бывало, еда была лёгкая. Поел – через час снова есть хочется… А женщины какие были! Двадцать женщин подряд целовал бы! А теперь? И на одну не глядел бы… Все вы тут щенки. Бывало, вино, так это вино – все бы, как вот он, лежали бы… И вечная слава у людей тяну-у-лась, тяну-у-лась. А сегодня только объявили вечную славу – бац, помер; бац, завтра никто ни хрена его не помнит.

Постепенно, однако, корчма опустела, и они остались одни. Даже корчмарь пошёл к себе. Кое-кто уже дремал, уронив голову на стол, или на полу, на сене. Не спали только Христос и Пётр. Было душно, и Юрась отворил окно. И вот тогда, отворив, ещё загодя услышал он в предрассветной тишине приглушённый расстоянием топот многочисленных копыт.

– Кажется, догнали, – сказал он. – Ну вот видишь, Пётр.

Появились огни факелов.

– Хлопцы, погоня!!! – крикнул Христос.

Все заметались по корчме. Только один Иуда, кажется, никуда не торопился. Некоторые выскочили за дверь. Андрей начал лихорадочно втискиваться в подпечье.

…Ильяш, выскочив, побежал огородом, капустными грядками, путаясь в тыквенной ботве, ловившей, казалось, его за ноги.

…Христос воздел руки:

– Пётр, Пётр, приближается уже ко мне чаша моя. Из-за тебя вынужден я её испить, – и вдруг выставил окно, сообразив: – Разве что в окно от муки бежать?

Пётр бросился за Братчиком, уже протискивавшимся в окно:

– И я, Господи, по силе моей не оставлю Тебя. Где Ты будешь, и я за Тобой пойду. Куда Ты, Боже, туда и я.

Они выскочили в окно и побежали огородами. И тут за их спинами раздался звон стекла и крики – всадники ворвались в корчму.

За стойкой гостеприимно стоял Раввуни:

– Может, ясновельможные паны выпили бы? Таких каплунов, такого мёда!

– Где жулики, корчмарь? – взревел муж.

– Какие жулики? Э-э… Ну… тут, понимаете, я, а в боковушке – жена, а в подпечке, понимаете, куры.

– К-куры?

– Я ж не говорю, что львы.

Андрей в подпечке начал кудахтать, раздувая толстую морду. Грёб солому и квохтал, будто яйцо снёс. Очень натурально.

– На двор, – рявкнул муж. – Там они. Н-ну, мы им!

Магдалина поднялась от печки и вышла за ними в сенцы.

– Слушай, – сказала она мужу. – Ты знаешь, что на этих людях?

– Сдохнуть, что бы ещё не знать?.. Убью падлов!

– На этих людях дело и дыба самого кардинала. Их вот-вот должны взять. Уяснил?

Шляхтич оторопел.

– Л-ладно, – наконец вымолвил он. – Убивать не буду. Но уж дам-дам! За мной, хлопцы!