Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

В рождественское воскресенье идти в церковь не хотелось. Пошел снег, болела голова, навалилась апатия. Зато Танюшка с утра пораньше носилась по квартире как угорелая.

Татьяна обнаружила, что дочь залезла в шкафчик, вытащила банку с сахаром, высыпала содержимое на пол и уселась в середину сладкой кучи. Татьяна чуть не заплакала. Подняла руку, чтобы шлепнуть по попе, но пожалела: без отца растет дочка.

— Мама, это снег, только сладкий! — радостно объяснила Танюшка.

— Испортила ты сахар. С чем чай будем пить?

— С конфетками…

Татьяна совсем забыла про кулек, подаренный вчера на дорожку строгой Ниной Васильевной.

— Хочешь в церковь пойти? — спросила она, намыливая липкие пухлые ручонки.

Танюшка энергично закивала.

Они вышли из подъезда и остановились. Яркая белизна на секунду ослепила обеих. Снег засыпал белой пудрой черноту асфальта, не стало ни мусора, ни прошлогодней травы. Вся чернота и грязь будто испарились.

Маленькая Танюшка высунула язык. На него тут же опустилось несколько легких снежинок.

— Мама, смотри, сколько сахара! Давай соберем и в банку положим!

— Убери язык, простудишься. Не сахар это, дочка. Не всё, что блестит, сладкое.

Татьяне вдруг стало весело: словно внутри лопнул воздушный шарик, и, когда с порывом ветра снежники облепили ее лицо, она засмеялась:

— Ой, и вправду сладкий снежок…

IV

«Христос раждается, славите!» Татьяна привычным ухом слушала слова молитв, время от времени тихонько подпевая. Танюшка причастилась и теперь сидела на руках у мамы серьезная. Ручки как сложила перед Причастием — правая сверху левой, — так и расцеплять не желала.

Прихожане расходились, отец Алексей беседовал со старушкой возле свечного ящика. Потом подозвал Татьяну:

— Напиши мужу. Пусть возвращается. Сейчас подходила ко мне Мария Ивановна, ее сын — новый директор завода. Хороший парень, верующий, я давно его знаю. Из Москвы приезжает к нам, готов наладить производство, но ему люди нужны!

— Не приедет он. Привык к столичной жизни. Там ему проще и легче, как никак в столице, брат рядом.

— Ты, главное, напиши, пусть знает, что работа здесь будет. Напиши, что сама ждешь его.

— Напишу…

Татьяна пожала плечами. Пиши не пиши, не приедет Сергей. Муж давно отвык от семейных хлопот. Зачем ему снова на себя лямку вешать, обузу такую? Одному хорошо: сам себе хозяин…

Вокруг шла обычная суета. Нина Васильевна строго раздавала приказы: кому лампадки заправлять, кому подсвечники чистить, кому пол протирать. Она отдала Татьяне кучу записок, попросила разложить: направо о здравии, налево за упокой.

Татьяна разбирала записки, а дочка прыгала рядом.

«Почерки разные, кто ровно пишет, кто коряво, кто так, что вообще не разобрать, то ли по-русски, то ли на неведомом языке, — рассуждала Татьяна. — Но все, кто написал, надеются. На то, что живые будут здоровы и благополучны, а те, кто ушел в мир иной, спокойны. Надежда лечит тоску…»

Внезапно рядом возникло движение, и кто-то тяжело опустился на лавочку. Знакомый, родной запах ощутила Татьяна. Не чужой был этот кто-то — муж родной, отец Танюшки, Сергей!

Татьяна от радости дар речи потеряла. Хорошо, что дочка не растерялась, тут же схватила отца за палец.

— Я вернулся. Прости, если сможешь, — шепнул виновато Сергей. Он обнял их обеих сразу и только сейчас понял, как соскучился по жене и малышке.

Вечером Татьяна сложила искусственную елку и убрала в дальний угол, на антресоли. Сергей принес с базара настоящую, пахучую, и все вместе они украсили колючие ветки блестящим дождиком, цветными гирляндами, снежинками из белой бумаги, стеклянными шарами. А на верхушку надели серебряную звезду.

Сергей Сергеевич Козлов

Дотянуться до русского неба

В такую ночь, кажется, вся Вселенная открывается. Глянешь в небо, и голова кружится. Звезд высеяно — и больших и малых — цветов разных и сияний всяких. И всё это не просто мерцает-светит, а еще вроде как дышит, движется что-то там. Будто в механизм часов Господа Бога заглянул. Вращаются шестеренки галактик, цепляют друг друга, и сияет весь этот мудреный мир какой-то удивительной радостью творения. Сияние передать можно, движения отдельные описать, а объема не передать. Слов не хватит, потому как дух захватывает. И никакого чувства хаоса, напротив, размеренность и предначертанность во вселенском устройстве. В глазах рябит… Но важно — увидеть ту главную звезду — Вифлеемскую. Ночь-то рождественская… А на земле топчется с ноги на ногу всего-навсего бренное тело, запрокинув голову в чарующее ночное небо, душа же будто соединилась невидимым лучом со всей этой звездной кутерьмой.

И скользит душа по лучу и теряется в мириадах миров, в завихрениях туманностей, и непонятно, то ли она за взглядом, то ли взгляд за ней едва поспевает. Ночь же пронизанная, будто примороженная, а не привороженная даже вселенской тайной, ширится и объемлет маленький человеческий мир, наполняя его чудесами для тех, кто умеет видеть и слышать небо. Для тех, кто очень в них нуждается, для тех, кому в эту ночь не хватает любви и заботы.