Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

— И вот, знаете, и рубеж. Глядим — скачут… Это, значит, пограничники красные, а тут у одного из наших, Давыда Ивановича, шапку сорвало… И надо же было такой потехе — в шапке у него все документы и камней драгоценных тысяч на двести. Вот так-так…

Это тебе не чужая девочка! Он за голову схватился: стой! стой! А мы всполошились. Как же можно! Шапка с бриллиантами. Состояния, можно сказать, лишается человек. Остановились… Шапку отыскали. Насилу таки выскочили из беды. Счастье — граница, вот она, подле…

И хохочет:

— Спасли черту лысому шапку.

И мы с ним, как припадочные, катаемся, и только слышно, как икает от восторга Олимпиада Константиновна Колдобина и сквозь икоту повторяет:

— Девочку… волки… ой? уморил… На глазах сожрали… Шапка с бриллиантами… это тебе не девочка… Ну и скажет тоже!

Что с нами тогда поделалось — и понять не могу. Толкаю в бок Гришунова и говорю:

— Что с ним случилось? Ведь брешет же?

И чему тут смеяться?

А Гришунов серьезно этак:

— Постой, — говорит, — я еще подлее его расскажу.

Встал, постучал ножом о тарелку, мол, дескать, очередь, и начал:

— То, что Сидор Карпович докладывал, — да разве это подлость?.. Разве же такие подлости бывают? Это просто, можно сказать, отсутствие гражданского мужества. Я полагаю, надо вкрутить что-нибудь такое, чтобы захватило по живому месту. Вот какой со мной случай был. Я, как вам известно, бежал уже потом, а раньше жил с «ними». Да… очень просто… Почему и не жить? Люди не черти… Я человек везде весьма полезный. Научный человек… Да, конечно, в прошлом служил царям… Этого не выкинешь, да ведь поправиться всегда можно. И знал я, что мой брат, офицер, у тетки скрывается… Вот и пошел я в ЧК — заявку сделал… Так, мол, и так, приняв революцию, из преданности народу, доказать верность на деле… А там лысый такой черт сидит и, по странному стечению обстоятельств, также Давыдом Ивановичем, как вашего, что шапку потерял, звать. Я к нему: позвольте, мол, доложить на брата… Ну и выдал… Где, что и как…

— А что же брата-то? — давясь от смеха, спросила Астапова.

— Брата? Через четверо суток пыток расстреляли…

И мы — хохотать… Давимся, чуть не лопаемся от смеха, выкрикиваем: «Донес… ах подлец… На брата родного донес!.. Четверо суток пытали!.. Расстреляли… Умора!..»

И точно, что и меня толкнуло. Встаю…

— Если, — говорю, — говорить о подлостях, так у меня с Давыдом-то Ивановичем тоже было. Бежал я в Константинополь, что на себе, то и со мною. Жрать охота. Уголь таскал — плечи саднит, а тут дамочка, одна наша давняя знакомая, подруга детства, открылась мне, что у нее брошь бриллиантовая, фунтов двадцать стоит, а продать не знает как. Я ей и говорю: давайте мне — я продам…

— И продали? — смеясь, спросил с другого конца инженер Барчуков.

— Продал-с, — говорю я, подхихикивая.

— А деньги? — а сам лопается, старый черт, со смеха.

— Деньги… С Давидом Ивановичем спрятали… И сама барынька по скорости от голода ручки на себя наложила — и свидетелей нет.

Да вот это!.. И хохочем, хохочем…

И вот так-то всю ночь напролет мы рассказывали про себя такие подобные истории… Однако, должен сказать, довольно-таки жизненные по-нашему времени истории. Стало светать. Замерцал за окном серый дождливый парижский рассвет, когда — глядим — нет нашего случайного гостя. Как, когда, куда он вышел — никто из нас того даже не заметил.

Астапова, как посмотрела на его пустой стул, и говорит:

— А ведь это, знаете, кто был?..

— Кто?.. Кто?..

— Да сам Давыд Иванович, что шапку потерял, что в чека сидел, что вас брошь красть научил.

— Давыд Иванович…

И опять:

— Ха-ха-ха! хи-хи-хи! хо-хо-хо!..

Посмеялись мы вдоволь, а потом и спрашиваем Астапова, уже серьезно, по-настоящему спрашиваем:

— Вы это про девочку-то и про шапку, как?.. а?.. Правда?

А он даже ужасно как обиделся:

— Что вы, господа… Вы же сами знаете: я Крымской эвакуации… Какая там Финляндия!..

— Ах вот оно как?.. Так зачем же вы это рассказывали?

— А, знаете, чтобы посмеяться.

— Да что же тут смешного… Подлость такая!

— А вы, Гришунов, на брата доносили?

— Да что вы, господа… У меня и брата никакого не было… Да я еще до Корнилова ушел на Дон и большевиков-то видал только на поле брани или пленных.

— Зачем же вы это рассказывали?

— А чтобы еще смешнее вышло.

— Ну, знаете… Такая-то подлость! Это же не до смеха.

— Да ведь вы же смеялись!

— Черт попутал — вот и смеялись! И тут все ко мне:

— А уже брошка? Это, наверно, правда.

Я чуть не в драку:

— За кого меня принимаете!

Насилу открестился. Только тем и оправдался, что свидетели были, что я никогда в Константинополе не был и попал за границу через Польшу.

Ну, а все-таки — Давыд Иванович? Кто же его позвал? Откуда он взялся? Лицо такое обыкновенное, подлое, ласковое, общеупотребительное лицо!..

Стали допрос делать… Кто звал? Никто. Никто его и не знает. Никто его и не видел никогда. Да и в лице, несмотря на всю ласковость взгляда, было что-то уж очень большевицкое…

Да не провокатор ли он, господа?.. Не большевик ли к нам как-то затесался? Заметили: морда-то какая упитанная и кустики под носом.

И сказала Олимпиада Константиновна, истинную правду сказала: