А Принцесса в третьей башне, как мечта, была прекрасна… И, увидевши друг друга, оба поняли без слов… Потому что в этом царстве все любили без сомнений, все мечтали, не тоскуя, и пленялись без оков…
— Почему же эта птица заперта в четвертой башне из карбункулов, рубинов, темно-красных янтарей? Почему никто не знает и не видит этой птицы и никто ей не раскроет в алых яхонтах дверей?
И, конечно, все случилось, предначертанное в звездах: Принц открыл у башни двери, и, как пламя, ввысь метнулась, улетела в небо птица, золотая чудо-птица с странным именем — Любовь…
В королевстве Алых Башен горько плакали все люди — Шут, Принцесса, даже старый, очень мудрый Звездочет; и тогда Принц поднял руку и поклялся, что разыщет и обратно чудо-птицу в королевство принесет».
За столом в моем куске «королевского пирога» оказался золотой, и Эльфочка торжественно надела мне на голову корону, уверяя, что она мне очень идет, а я выбрал ее, конечно, королевой, хотя сперва, чтоб подразнить, предложил корону бабушке.
Уезжал рано утром, когда все в доме спали, чтобы не опоздать на поезд; около крыльца стояли вороные в клубах белого пара — было раннее зимнее утро, когда, как на скверных картинках, розовое небо и голубой снег.
В передней, надевая шинель, услышал скрип и обернулся: с лестницы спускалась Эльфочка, запахивая на ходу шелковый, подбитый лебяжьим пухом халатик.
— Прощайте, — смущенно прошептала она, — я… я хотела вас попросить — возьмите… на память… вот эту ладонку… знаете, на войне…
Она протянула мне старинную медную иконку Божьей Матери, и в глазах снова забегали лукавые огоньки:
— Вчера вы должны были исполнить любое мое желание, но я прошу вас сегодня, корнет.
Я взял ладонку, щелкнул шпорами, приложился к тоненькой детской ручке, а потом, не удержавшись, рванул ее к себе и крепко поцеловал в губы.
Эльфочка ахнула, вырвалась и бросилась опрометью вверх по лестнице, оставив на пуговице моего обшлага маленький комочек зацепившегося белого пуха.
Я выскочил на крыльцо.
— Пошел!
В королевстве Алых Башен стало сумрачно и глухо: развалился старый замок — первым умер в нем Король… и остались только башни, что, как прежде, возвышались над страной, теперь узнавшей, что такое страх и боль… Шут умолк и не смеялся; Звездочет еще стал строже; только в сердце у Принцессы слабо теплилась мечта… А в четвертой алой башне, где жила когда-то птица, — птица с именем чудесным, — поселилась пустота…
И однажды… был Сочельник… Звезды вспыхивали в небе, все кругом покрыл, как ватой, белый искрящийся снег… В двери старой тусклой башни, где жила теперь Принцесса, постучался робко путник, попросился на ночлег. За столом уселись рядом: Шут, Принцесса, бедный путник, и совсем уже ослепший старый мудрый Звездочет.
— Я, — сказал он, — твердо верю: никогда не лгали звезды, и, когда настанут сроки, в эту башню Принц придет…
— Я пришел, — ответил путник, — только где же королевство? Не развалины же эти — башни алых янтарей? Где ж прекрасная Принцесса? Нет, конечно, не для этой я искал по свету птицу всех чудесней и нежней… Я не видел королевства ни чудеснее, ни краше королевства Алых Башен, обойдя кругом весь свет… Правда, я прошел напрасно, ни найдя волшебной птицы, но и здесь нет Алых Башен, и Принцессы тоже нет…
А Принцесса, бросив прялку, посмотрела на пришельца.
— Нет, — она сказала твердо, — ты совсем не тот… не тот… Принц был юный, светлокудрый, и глаза его, как звезды; у тебя ж седые брови и усталый горький рот…
В королевстве Алых Башен — больше нету королевства: не узнавшие друг друга не имеют права жить; и потерянную радость, и потерянное счастье, суждено, как алый камень, в сердце горестно хранить…
Ах, Боже мой, Сочельник! Странный день в году, когда невольно вспоминаешь прошлое — хорошее прошлое, конечно, настоящую жизнь. И не только это: Рождество — это детский праздник или, вернее, праздник, когда и взрослые чувствуют себя детьми.
Мама, дом, детство, блестящие елки…
Я обычно, хожу в этот вечер под чужими окнами, заглядывая в них и стараясь представить себе, что там, у елки, такие же счастливые люди, каким и я был когда-то… Или забиваюсь в свой угол, зажигаю на столе свечку и наливаю стакан. Один.
Приглашали знакомые. Не пошел. Заработал к Рождеству немного денег и решил закатиться с компанией в ресторан. Там играет старый цыганский примас — скрипач Янко — старик совсем, а хорошо помнит офицеров моего полка. Да и в Добровольческой я с ним встречался… По крайней мере, хоть старое веселье помнит, а то разве теперь умеют веселиться, ухаживать, по-настоящему любить?..
Ну, о любви-то я и сам не вспоминаю, смешно… Чересчур много «любимых женщин», всех этих Адочек, Верочек… Надоели.
Пили до утра. Серпантин, воздушные шары, еще что-то… Играл Янко, танцевала акробатические танцы какая-то балерина, тонкая, гибкая, как змея.