Хромой бес

С этими словами бес дунул, и изо рта его вылетело фиолетовое облачко; оно спустилось вниз, извиваясь как фейерверк, и расстелилось по столу доньи Томасы. Тотчас один из гостей, почувствовав действие этого дуновения, подошел к даме и исступленно поцеловал ее. Другие, под влиянием того же пара, загорелись желанием отнять у него эту веселую женщину: каждый хотел, чтобы ему было оказано предпочтение. Закипает спор. Соперниками овладевает бешеная ревность. Они вступают в рукопашную, затем обнажают шпаги, и начинается жестокий бой. Тем временем донья Томаса поднимает страшный крик; сбегаются соседи, зовут полицию. Полиция является, взламывает двери и находит двух драчунов уже распростертыми на полу; остальных схватывают и отправляют в тюрьму вместе с потаскухой. Напрасно несчастная плачет, в отчаянии рвет на себе волосы: люди, схватившие ее, тронуты этим не больше, чем Самбульо, который вместе с Асмодеем покатывается со смеху.

— Ну, — спросил бес, — довольны?

— Нет, чтобы дать мне полное удовлетворение, перенесите меня в тюрьму, — отвечал дон Клеофас. — Вот уж я потешусь, когда увижу там негодницу, которая так надругалась над моей любовью! Я ненавижу ее в эту минуту больше, чем когда-то любил.

— Хорошо, — сказал бес, — я готов вам повиноваться всегда, даже в том случае, если бы ваши желания противоречили моим и не совпадали бы с моими интересами, лишь бы вам было приятно.

Они быстро перелетели к тюрьме, куда вскоре привели двух драчунов. Их поместили в темную камеру, а донью Томасу посадили на солому с тремя-четырьмя женщинами легкого поведения, арестованными в тот же день; наутро их должны были отправить в место, предназначенное для подобных созданий.

— Теперь я доволен, — сказал Самбульо. — Я вполне насладился местью; моя бесценная Томаса проведет ночь не так приятно, как рассчитывала. Теперь мы можем продолжать наши наблюдения, где вам будет угодно.

— Мы как раз в подходящем месте, — отвечал дух. — В тюрьме много преступников и немало невинных. Это место служит средством наказания для одних и испытанием добродетели для других. Я вам покажу сейчас несколько заключенных того и другого сорта и объясню, за что заковали их в кандалы.

ГЛАВА VII

О заключенных

— Прежде всего обратите внимание на сторожей, которые стоят у входа в эти страшные места. Поэты древности поставили одного только Цербера у врат ада; здесь, как видите, их больше. Эти сторожа — люди, лишенные каких-либо человеческих чувств. Самый злой из моих собратьев едва ли мог бы заменить такого сторожа. Но я вижу, что вы с отвращением смотрите на эти каморки, где, кроме жалких коек, нет никакой мебели; эти ужасные темницы кажутся вам могилами. Вы, конечно, поражаетесь их убожеству и сожалеете об участи несчастных, заточенных здесь. Но не все, однако, заслуживают сочувствия, и мы сейчас в этом разберемся.

Вот тут, в большой камере направо, на двух жестких койках, лежат четверо; один из них — трактирщик, обвиняемый в отравлении иностранца, который умер на днях в его заведении. Люди полагают, что причиной смерти было качество выпитого им вина, а трактирщик уверяет, что количество. На суде поверят ему, потому что иностранец был немец.

— А кто прав: трактирщик или его обвинители? — спросил дон Клеофас.

— Вопрос спорный, — отвечал бес. — Правда, вино было подмешанное, но, ей-богу, немецкий сеньор столько его выпил, что судьи могут спокойно отпустить кабатчика.

Второй заключенный — наемный убийца, один из тех злодеев, которых зовут valientes[5] и которые за четыре-пять пистолей предлагают свои услуги любому, кто желает от кого-нибудь втихомолку отделаться.

Третий — учитель танцев, одевающийся как щеголь: он совратил одну из своих учениц. Четвертый — волокита, которого на прошлой неделе настигла ronda[6] в тот миг, когда он влезал через балкон в спальню знакомой дамы, муж которой в отсутствии. Только от него одного зависит выйти сухим из воды: стоит лишь объявить, что он любовник этой дамы; но он предпочитает прослыть вором и рисковать жизнью, чем запятнать честь женщины.

— Вот скромный любовник, — сказал дон Клеофас, — надо признать, что мы, испанцы, в любовных делах благороднее других. Готов биться от заклад, что француз, например, не способен, как мы, дать себя повесить из скромности.

— Конечно, нет, — отвечал бес, — скорее он нарочно влезет на балкон, чтобы обесчестить женщину, которая к нему благосклонна.