Хромой пеликан

Женщина по природе своей не способна истинно любить ребенка, ведь он по физиологической сущности – часть ее плоти. Она любит свою плоть, то есть себя. А плоть либо доставляет радость, либо приносит мучения. Вот, к примеру, зуб заболел – и мы уже ненавидим этот зуб, хотим его вырвать. Чтоб только не болел. Ребенок заболел или капризничает, лишает мать покоя – и вот уже перед нами озлобленная на свое чадо мегера.

Знакомая картина – женщина с ребенком (на улице, в транспорте, в магазине). Почти всегда одна и та же сцена: мать злится, ругает малыша, бьет его… А он все капризничает. Все просит чего-то от нее. Досаждает.

Почти никогда ничего подобного вы не увидите, если ребенок – вдвоем с отцом. Между ними идет спокойный, добрый разговор, папа внимательно выслушивает кроху, что-то объясняет. А если случается папе одернуть малыша, то все смотрят на такого отца с осуждением. Вот матери – той да, той можно орать, бить – ведь это ее кусок мяса и костей. Имеет право.

Только ведь любовь-то – понятие душевное, и существует она вне плоти. Поэтому как раз отцовская любовь и есть настоящая, она не проистекает от раздутого беременностью брюха.

Отец видит в малыше личность, духовное продолжение себя самого. И потому относится к ребенку с уважением, которое невозможно для матери. Вы уважаете свою селезенку? Ляжку? Пупок? Если да, тогда вы просто псих…

Древние это понимали. Вон в Библии: «Авраам родил Исаака…» Мужики рожали, а не бабы! Женщины, как считалось, лишь облекали ребенка плотью, что считалось второстепенным.

И правильно считалось!

Он как-то высказал эти соображения вслух, в компании добрых знакомых, и его чуть не заклевали. А потом стали избегать его общества, сторониться, как от прокаженного. Мол, какой-то сумасшедший женоненавистник, маньяк. Материнская любовь – это святое, не замай!

На самом деле женщины так остервенело отстаивают святость своей любви к чадам потому, что дети – это единственное, что оправдывает их, женское, существование на свете. Оправдывает пороки. Я – мать, и потому мне все дозволено. Могу блудить, могу курить. Могу мужа изводить. Психовать могу. Я же родила! Теперь мне муженек по гроб жизни обязан. Только ребенок-то все равно не его, а мой. И только мой. А ты деньги давай. Терпи меня. Общественное мнение и государственные законы всегда будут на стороне матери! …Минувшей ночью он снова доставал из тайничка армейский штык-нож. Говенное оружие, если честно. Но оно по своему определению олицетворяет мужчину и мужество. Потому и выбрано для приведения приговоров в исполнение.

Глава двадцать шестая

– Интересно, как там продвигаются дела у нашего Монаха? – пробормотал Алексей. – Вдруг он уже у толстосума, слюнявит банкноты?

– Не говори мне о нем! – ожесточился Сергей. – Даже слышать не хочу. Подлец он, что скрыл от меня свой разговор с этим Виктором Петровичем. Друг называется! Тоже мне, раб Божий с хитрой рожей…

– Между прочим, благодаря ему и его отцу ты визу в Италию сегодня получишь, – вскользь заметил Алексей. – Или забыл уже?

– Да наверняка он напряг своего папашку только потому, что ему это выгодно, – принялся втолковывать визитеру Сергей. – Чтоб меня, как лишнего конкурента, спровадить в Италию!

Черта с два этот Валентин Николаевич, старый картежник, стал бы париться из-за меня, если б сыночек-монашек его не упросил. Наверное, денег дал отцу на игру… Я удивляюсь, как он тебе-то все рассказал.

Сергей пристально всмотрелся в лицо Алексея и вдруг заговорил свистящим шепотом:

– А чего это ты про Италию-то заговорил, а? Поди, уже пожалел, что посвятил меня в ситуацию? Тоже спишь и видишь, как бы поскорее выпровадить меня из города? Слишком сильный соперник, да?

– Я вообще не спал, – отшутился доктор. – И хорош гнать пургу. А то еще немного, и у нас у всех крыша поедет.

Сергей и впрямь успокоился, потер виски, опухшие от бессонницы глаза.

– Вот же поганая штука жизнь! То густо, то пусто. Как не вовремя эта гребанная выставка!

Ну хоть бы через пару деньков. Мне, понимаешь, до пяти вечера надо быть в Москве, на Большой Полянке, там консульский отдел, где визы рисуют.

– За три часа доберешься.

– Даже за два. Тачку возьму.

– Хочешь, бери мою «бээмвуху». Она внизу у тебя под окном стоит.

– Спасибо, Леха. Но после такой ночи я не смогу гнать по трассе двести кэмэ. А деньги на такси у меня есть…

– Как знаешь.

Помолчали.

– Знаешь, я никогда в жизни не занимался такой ерундой, как сегодня ночью, – сказал Алексей. – Даже когда был в детском саду. Чувствую себя полным идиотом.

– Ну так наплюй на эту головоломку, поезжай на работу, – съязвил Сергей. – Ну, что же ты?

– Видишь ли, когда за ерунду предлагают два миллиона баксов, она перестает быть ерундой, – в тон ему отвечал кардиолог. – У меня нет других вариантов одним махом заработать такие деньги и открыть свое дело в США. А у тебя? Кто-нибудь уже заказал тебе дворец с водяными стенами? Или предложил продать патент на изобретение за миллион фунтов? А?

– Прекрати, – помрачнел гений архитектуры.