Хромоножка и другие: повесть и рассказы для детей

Минька принялся внимательно смотреть в окошко, задрав голову к потолку, но шарканье ног затихло. И у него возник другой вопрос:

– Мам, а если немецкая бомба долетит до нас и долбанёт в наш дом, что будет?

– Как же она долетит? Да ещё чтоб попала? – терпеливо отзывается Анна.

– А вот до моста в Сызрани долетели немецкие самолёты с бомбами.

– Теперь этого не допустят.

– Кто?

– Кто? Наш папа, такие, как Петя Захарьев, другие. Они для чего на фронте-то?

– Петруха уже не на фронте. Он вон какой теперь… инвалид войны, – встревает в разговор Валька.

И далее размышляет вслух:

– Если бомба в наш дом попадёт, достанется тётке Матвеевне и Фомичу. Они выше нас живут… Жалко их! А мы в подвале. Не достанет. Может, им к нам надо?..

– Теперь наш папа и за себя, и за Петруху сражается, – рассуждает Минька.

– За всех за нас. Давайте помолчим. Мне отдохнуть бы надо, – молвила Анна.

– Только, мам, форточку закрыть бы, – просит Валька.

– Это зачем? Душно будет.

– Вчера Фомич рассказывал, что страшнее бомбы на войне: газы. Вдруг сюда дойдут? К нам в окно. А мы спим!.. Отравиться можно…

– Валь, ну ты прямо невесть что… Хватит! И этот Фомич городит ребятишкам такое?.. – сердится Анна. Но всё же разрешает:

– Возьми швабру и со стула закрой!

Мура наблюдает за выражением лиц говорящих. Не понимая, о чём они толкуют, видит только спокойствие… И слышит негромкий разговор. И ни о чём сейчас не волнуется.

Ей кажется в доме Большака всё прочным и надёжным.

«Бомбы», «газы»? Эти слова она слышит впервые. Что это? И зачем они людям?.. Раньше жили без них…

Глава 7. «Ах, Люся, Люся!»

Вчера Мура оказалась свидетельницей странной картины. И страшной. Всё с утра было хорошо. Она сидела на плече Петьки с широко раскрытыми глазами. Когда они подъехали уже почти к парикмахерской, из калитки дома справа сначала выглянула только, а потом крадучись пошла за ними Люся – жена Захарьева.

Захарьев не видел свою жену, она была за его спиной, а Мура, по привычке наблюдая за окружающими, всё хорошо просматривала.

Они ехали к Стелькину, а Люся выходит, хоронясь то за столбом, то в подворотне, двигаясь перебежками, наблюдала за ними. Лицо у неё было необычно белое и худое, а причёска всё такая же пышная.

Сколько бы ещё длилось такое их совместное продвижение, неизвестно, только около парикмахерской близко проскочившая от тротуара полуторка обдала из огромной лужи седоков тележки грязной водой.

Пётр резко дёрнулся в сторону и вылетел из тележки коротким обрубком на асфальт. Мелькнул, сорвавшись с истлевшей тесёмки нательный крестик. И тут же пропал в мусоре у стены. Мура узнала в нём тот, который дал Петьке при проводах Фомич.

Тележка опрокинулась и, ткнувшись в кирпичную стену дома, остановилась.

Полуторка уехала, а Захарьев стал счищать грязь, не обращая внимания на спешащих прохожих. Сначала со своей, когда-то голубого цвета полинялой рубашки, потом с Муры.

В какой-то момент, когда Петька беспомощно валялся на тротуаре, Мура видела, как Люся, закрыв обеими руками искажённое гримасой лицо, метнулась в сторону с тротуара. Куда она потом подевалась, Мура не заметила.

Очевидно и Захарьев увидел свою жену. Иначе, отчего он перед тем, как начать счищать грязь, такой непривычно молчаливый сидел возле опрокинутой тележки, напряжённо уставившись взглядом в затоптанный торопливыми ногами прохожих серый асфальт…

Весь оставшийся отрезок пути до Стелькина Мура высматривала, искала глазами Люсю, но та, как юркая мышь, будто нырнула в какую щель…

…Вечером, приехав пьяным домой, Петька вывалился из своей тачанки и долго лежал около порога, пока его с трудом не затащил в дом Фомич.

Утром из открытого Петькиного окна сначала доносилось бессвязное бормотание, а позже заиграла гармонь. И по двору загулял Петькин дребезжащий тенорок:

– Ах, Люся, Люся!
Я с судьбою разберуся.
Только знай: не застрелюся!
Передумал я вчера…

Колобродил Петька весь день. К Стелькину не поехал, но к вечеру где-то напился изрядно.

Заносила его в дом на этот раз уже Матвеевна, а он всё утверждал, еле владея непослушным языком:

– Только знай: не застрелюся!
Передумал я вчера…

Через пару дней бдительная Матвеевна, которую за глаза Петька звал Сорокоушей, сходила скрытно куда надо. Пришёл участковый и от греха подальше забрал ружьё, висевшее за дверью в прихожке. Забрал на вполне законном основании: билет охотничий был просрочен давным-давно, ещё до войны. Членские взносы, понятно, не уплачены.

Захарьев равнодушно отнёсся к действиям милиционера. Будто это его и не касалось. Молчал больше. Сидел в своей комнате как чужой.

Когда же участковый ушёл, пропел отстранённо, но внятно:

– Ах, Люся, Люся!
Я с судьбою разберуся:
Придёт время, прокачуся
Я с крутого бережка…

И добавил, набычившись и никого, кажется, не видя:

– Вот такой новый вариант моей песенки…