Хромые кони

— Думает, что знает.

— Помнишь, как он сиял, когда определил, что трансляция идет в записи?

— Будто шифр «Энигмы» раскусил.

— Будто самое важное заключается в том, что крутят закольцованный фрагмент.

— А пацан — просто набор пикселей.

И впервые они посмотрели друг на друга, не притворяясь, что не смотрят. Выпитое не добавило пригожести ни той ни другому. Луиза, по обыкновению, раскраснелась, и будь это ровный нежный румянец, большой беды, может, и не было бы, однако вместо этого она пошла разводами и пятнами, а кожа обзавелась топографией неаккуратно сложенной карты. Что касается Мина, то его лицо набрякло, щеки обвисли складками, а уши багровели в тон глазам. По всему городу — да и по всей планете — происходило одно и то же: люди, отправляясь выпить с коллегой после работы, раз за разом лишали себя всяких шансов и тем не менее упорно продолжали это делать.

— Лэму, должно быть, известно больше.

— Больше чего?

— Больше, чем нам.

— Думаешь, его держат в курсе?

— Больше, чем нас.

— Ну это несложно.

— А я знаю его пароль.

— Правда?

— Наверное. Мне кажется, он так и не…

— Шутишь!

— …поменял исходный.

— Классика.

— Его пароль — «пароль».

— Точно?

— Хо так считает.

— И он тебе это сказал?

— Ему хотелось с кем-нибудь поделиться. Показать, какой он умный.

Какое-то время оба исследовали бокалы. Потом их взгляды снова встретились.

— Еще по одной?

— Давай. Хотя…

— Что?

— Может, обратно в офис?

— Уже поздно. Там уже нет никого.

— Вот именно.

— Думаешь, нам стоит…

— Проверить, прав ли Хо?

— Если Лэм что-то знает, это будет в его почте.

Оба мысленно проверили данный план на предмет недочетов, которых обнаружилось множество. Оба решили не зацикливаться на данном обстоятельстве.

— Если нас застукают за чтением почты Лэма…

— Не застукают.

Если бы кто-то был в офисе, то с улицы был бы виден свет. Вдобавок Слау-башня не была тщательно охраняемым объектом.

— Думаешь, в этом есть какой-то смысл?

— Больше, чем сидеть тут и напиваться. От этого-то точно толку мало.

— Твоя правда.

Оба ожидали, что первый шаг сделает другой.

В результате для начала заказали еще по одной.

* * *

В больницах приходилось бывать и раньше, но лишь в детстве. В один особенно злополучный год Ривер оказался в заточении аж дважды: в первый раз — когда ему удалили миндалины, а второй — со сломанной рукой, результатом падения с большого дуба, росшего через два поля от дома бабушки с дедушкой. На дуб он взбирался и раньше и неизменно испытывал затруднения при спуске. В тот раз затруднений не возникло. Обо всем позаботилось земное притяжение. Памятуя о своем обещании не лазать по деревьям, дома он попытался скрыть полученную травму, но в конце концов вынужден был признать, что да, ему сложно держать вилку. Впоследствии С. Ч. рассказывал, что лишь после того, как он во всем сознался, Ривер побледнел, затем стал совсем белым, а затем потерял сознание и повалился на пол.

Лежа теперь в темноте, он вспомнил об этом эпизоде потому, что тогда его навестила в больнице мать. Он увидел ее впервые за два года, и она утверждала, что ступила на английскую землю буквально в тот день. «Возможно, в тот самый момент, когда ты упал, солнышко. Как ты думаешь, такое возможно? Что ты, будучи за много-много миль, почувствовал мое возвращение?» Даже в девятилетнем возрасте Ривер усомнился в правдоподобности такого сценария и не особенно удивился, узнав впоследствии, что на самом деле Изобель вернулась из-за границы несколькими месяцами раньше. Но как бы там ни было, сейчас она была с ним, без сопровождения в виде «нового папочки» и абсолютно не смущенная тем, что нянечке Ривер до этого отрекомендовался сиротой. Единственное, чем она возмущалась, был недогляд со стороны ее собственных родителей.

— Лазал по деревьям? Да как они только могли такое допустить!

Привычка перекладывать с больной головы на здоровую так прочно вошла в ее натуру, что она занималась этим и когда дело касалось окружающих. И Ривер здесь не являлся исключением. Мало какая травма из тех, что она ему нанесла, могла сравниться по тяжести с той, которую она нанесла, наградив его таким именем. Но даже в девятилетнем возрасте Ривер умел безошибочно находить позитивные моменты. В жизни Изобель Картрайт увлечение хиппи сменилось столь же непродолжительным увлечением тевтонской мифологией и культурой, и, родись он годом позже, вполне мог бы стать каким-нибудь Вольфгангом. Хотя дед наверняка заявил бы протест. С. Ч. стирал истинные идентификации столь же ловко и умело, как создавал подложные.