Хроника барона фон Дитца

Он вяло курил сигарету, и ему казалось: бравурный галоп канкана и зажигательные движения женщин воспроизводят единую, пульсирующую в мироздании гармонику. Эта гармоника совпадает с его, Германа Шнитке из тихого, патриархального Пфальца, – жизнью, проходит через его сердце, толкает его вперёд, к смерти. И когда он умрёт, проследит волнообразно дальше, уже без него – ничтожной песчинки, в вечных колебаниях и всплесках.

Donner wetter! Мысль, что танец прекрасных, ослепительных женщин является на самом деле ритуальным танцем Смерти, потрясла его. Эта догадка, отщёлкавшая хлыстом такт за тактом все « pro» и « contra» в его сознании, больше не казались азартной, волнующей и щекочущей нервы, идущего в бой во имя славы и наград воина. Ему вдруг стало беспокойно и страшно. Восхитительные молодые женщины, одетые в птичьи наряды, танцевали танец его, Германа Шнитке, смерти. О его гибели возвещали синхронные взмахи сильных красивых ног, обутых в атласные туфли. О его смерти возвещали колыхания упругих грудей с налитыми розовыми сосками. И та синусоида, которая, как зажжённый бикфордов шнур, извиваясь летит по миру, несёт ему на огненных крыльях весть о его неизбежной и жуткой смерти.

…Капля холодного пота сорвалась с его лба.

– Майн Готт! – кровь отхлынула от лица, ставшее похожим на восковую личину, краска снаружи и пустота внутри.

– « Dummkopf!15 – шепнул внутренний голос. – Вот и сейчас в этом дьявольском клубе, пялясь на раскрашенных, ряженных шлюх…Ты прожигаешь еще один отпущенный судьбой отрезок жизни, за которым, пусть не теперь, но позже, последует неизбежная смерть…» Свет гаснул и вспыхивал. Полуголые девицы продолжали танцевать, как заведённые, бросая световой отблеск и паутину скачущих теней на сводчатый потолок грота.

Он сомкнул тяжёлые веки, всего на минуту. И вместе с накрывшей его темнотой, по коей метались красные всполохи, пришёл ночной кошмар, в котором за ним, Шнитке, бегущим по дымной, в огне, равнине, гнались какие-то ужасные тени…

…Рядом рычал, как зверь, в предэкстазовом кайфе Отто. Судорожно горстил обеими руками каштановые кудри блудницы, раз за разом, прижимая её раскрасневшееся лицо к собственному паху, и секунду спустя громко зареготал, словно довольный жеребец.

Магда оторвалась, наконец, от племенного альфа-самца и, вскинув голову, хмельно улыбнулась, глядя на бледного Шнитке распухшими иссиня-голубыми стеклянными глазами.

– Эй, как тебя, котик? Ха-ха-ха…Генрих? Герман? Вау! Иди же к нам, не пожалеешь…Я не замахиваюсь ремнём на своих мальчиков. Теперь позабавь меня, дорогой…А я тебя… – Она щедро отхлебнула шипучего крюга прямо из бутылки, затем снова чувственно, со смаком забрала в рот толстое-длинное горлышко и, глядя на Германа долгим бархатным взглядом, призывно подмигнула, будто сказала: « Оргии – это да! Я без ума от них!..»

Не в силах остановить ослепительно-пёстрый кошмар, разворачивавшийся широким фронтом в его голове, Шнитке, точно пришпоренный вскочил на ноги и, ничего не видя, опрокидывая фужеры и рюмки, бросился вон из этого подземелья.

Магда нарочито надула пунцовые губы:

– O-la-la! Он такой импульсивный, такой непредсказуемый, как ветер!

– Да. Он идиот. – Отто, провожая холодным, разочарованным взглядом приятеля, подвёл черту. – Сегодня он для меня, как валун на пашне. Зато теперь я знаю…у кого дряблые ляжки. Ну-у! Чего ты ждёшь, сука топтаная? – в его оловянных глазах стально сверкнула самовлюблённая ненависть. – Хватит пить, дур-ра! – Он вырвал из её рук бутылку. – К барьеру! Entsafterin! Schnelle!16

Глава 8

Слава Богу его положительно никто не хотел и не пытался остановить – всем было не до него. Все они, кроме фон Дитца, даже не посмотрели в его сторону. Виски надсадно пульсировали, голова, казалось, готова развалиться на куски, а он – проглотить хоть горсть таблеток лишь бы унять головную боль. Внутренний голос, – обычно действующий на него, как успокоительный бальзам, на сей раз не мог унять душевную лихорадку.

…Он выскочил за дверь, замер на лестнице, услышав куда более громкий грохот ещё одного взрыва, болезненно остро подумал о Берте, и проклиная себя, взлетел по последнему лестничному маршу в мраморный холл. На пути никто не попался. Двери общего зала были плотно закрыты. Мёртвая тишина. Лишь из какого-то номера доносился сочный, беззаботный, мужской гогот, в который вплетались серебристые переборы и заливистый женский визг…

Герман огляделся окрест. И тут только напоролся на немигающий, зоркий взгляд хозяйки борделя. Эльза Голдман стояла у входной двери и напряжённо прислушивалась, наклонив голову, как стервятник над добычей. Когда Герман внезапно возник из лестничного проёма и отразился сразу в шести зеркалах холла, она не проявила никакого удивления: казалось, она его ждала и, вообще, знала всё наперёд…

Он бросился к выходу, но она ухватила его по-мужски сильной рукой за локоть.