Хроника чувств

Захваченные врасплох души зрителей заработали словно рупоры испытываемой зверем боли. Забравшиеся в автобус пассажиры снова вышли наружу. Олень полз на брюхе по размеченному бетонному покрытию, пытаясь достигнуть травяного шрама разделительной полосы. Пассажиры, переговаривавшиеся между собой, шофер автобуса и другие водители не могли сойтись во мнении: дать ли животному доползти до леса (начинавшегося в нескольких метрах от края автомагистрали) и найти себе там убежище, чтобы «скончаться там естественным образом» (после того как его сбил грузовик, ставший справа на крайней полосе, водитель с испугом ожидал полицейского расследования), или же лучше было остановить животное, уложить его на дороге, где его хорошо видно и можно за ним следить, пока его не доставят в лечебницу или не пристрелят, чтобы избавить от страданий? Решения не было.

Водитель автобуса связался по радио с диспетчерской компании. Там тоже не могли ничего посоветовать.

За животным по асфальту тянулась кровавая полоса. Оно уже почти добралось до края другой стороны. Водитель развернул автобус, чтобы фары освещали оленя. Автобус блокировал движение. Несколько машин остановилось на самом краю, они преграждали путь животному.

— Можно пришибить беднягу домкратом…

— Перестал бы мучаться.

— Я могу сделать это одним ударом, вот так по голове слева. Кость основания черепа разлетится вдребезги, и осколки вопьются в мозг. Это совсем как если бы я его застрелил.

— Стрелять-то умеете? — спросил водитель.

— Нет.

— Есть ли у него вообще кость основания черепа?

— Может, ему врач может помочь? Есть тут врач?

Среди собравшихся не нашлось ни врача, ни полицейского. Олень поднялся вновь, омрачив своими «безумными попытками» («insane efforts») настроение людей.

Шофер, виновник происшествия, твердил: олень выскочил из темноты прямо на машину.

Вереница красных фонарей, так бодро покинувшая Нью-Йорк, застряла здесь, в 24 километрах от Саусхолда. С полицейского вертолета — правда, в тот вечер ни одного вертолета не было — можно было бы увидеть пятидесятикилометровую полосу машин с красными огоньками, в то время как в сторону Нью-Йорка быстро проносились отдельные автомобили.

Самое худшее, что не было никакой связи, не было врача. Участники происшествия чувствовали себя бессильными. Что делать? Они знали только, что они станут рассказывать потом, вернувшись домой. От их сильных эмоций не было никакого проку. Стоит подумать, сказал один из пассажиров водителю, насколько уместна в данном случае жесткая, несентиментальная позиция в духе «борьбы за существование». Наше сострадание ничего не дает животному.

— Да, надо бы эти мучения прекратить.

Все видели, как жизнь уходила из тела оленя. Нельзя же, сказал водитель автобуса, хотевший ехать дальше (да и в диспетчерской ему сказали об этом), но понимавший, что общее настроение этого еще не позволяет, нельзя же все время возить с собой пистолет, только на случай, если собью оленя.

— Вы связались с диспетчерской?

— Да.

— И что вам сказали?

— Что они передадут сообщение.

— Кому?

— Дорожной службе, в полицию…

— Не ветеринарам?

— Вы думаете о лечебнице?

— Или о ком-нибудь, кто прикончит животное со знанием дела.

— Да, как-то его надо убрать, а то мы так никогда не поедем.

Олень путался в кустах зеленого ограждения и рвался спуститься по откосу. Никто уже не пытался его остановить. Он плюхнулся вниз, некоторое время лежал там тихо. Пассажиры стали заходить в автобус.

Габи, не в состоянии справиться с впечатлениями, чувствовала невнятное возбуждение, словно после просмотра фильма; как только автобус набрал ход, шум мотора стал ее убаюкивать, и она забылась легким сном, прерванным происшествием.

Растяжение времени Колпак телепрограмм над субботним Нью-Йорком

Над Нью-Йорком простерлась, словно незримый колпак, пелена радио- и телепрограмм. В субботу 8 октября основное внимание было приковано к заключительному матчу Доджерса против Метрополитен (Нью-Йорк), программе на четыре часа. Однако уже несколько часов шел мелкий холодный и пронизывающий дождь («chilly and penetrating thin rain»). Словно на Северном полюсе собрались десять тысяч белых медведей и плюнули разом на Нью-Йорк. Это принесло прямо из Арктики, сказал мистер Кардиналетти, историю про десять тысяч медведей придумал тоже он. Подняв воротник своего плаща («непромокаемого»), он шел в сопровождении старшего офицерского чина городской полиции по стадиону, чтобы своими ногами проверить, насколько размякло поле. Он знал, что здесь уже не покомандуешь. Игра на таком поле — травмы. Однако ему надлежало в интересах вечерней телепередачи продлить драматизм момента.

Затем, в 21.40, после получения метеосводки, Кардиналетти вышел из толпы (в которой снимать со штатива было невозможно) и, открыв дверь (в промокшем плаще, но теперь уже под жарким светом юпитеров), оказался в помещении, где была наготове съемочная группа Эй-би-си. Полиция перекрыла вход для посторонних.

Телерепортер: Добрый вечер, господин президент. Каковы результаты?