– Есть какая-то глубокая символика в этой цифре? – ответно спросил я.
Детектив скосил на меня огромный глаз.
– Три кота мертвы, значит, шесть еще живы. Догоняете?
– Их взорвут сегодня? – озарило меня.
– Прибавьте шаг! – сквозь зубы приказал мне Рябов.
Продолжая вакхический вечер, лжестарец вызвал по интим-телефону (999-222-666, оплата только за звонок, sic!) девушку-таитянку и безжалостно раздевал ее.
– А таперича чаво на тебе осталось, белобокая? – пуская слюну сладострастия, лепетал Гришка. – Ничаво? Как ничаво? А корсетик, буренушка моя? На тобэ пока? Ну, скидывая тодысь и корсетик тот!..
В комнату старца то забегали, то выбегали шесть до бульдожьего состояния раскормленных чёрных котов, носящие модные в то время клички: Белка, Стрелка, Радий, Кадмий, Плутоний и Тротилий.
Говоря по трубе, старец с любовной гордостью поглядывал на своих четвероногих питомцев.
«Убери этих животинок, кем я останусь? – спрашивал себя Распутин и сам же отвечал. – Сиротинушкой! Кромешным!»
Коты хрюкали от блаженства, сжирая из миски кенгуриную печенку, беззастенчиво отрыгивая, выбегали из комнаты, совершая привычный променад по надраенному до золотого блеска паркета.
Если бы распутный старец пристально присмотрелся к своим (оставшимся пока еще в живых) котам, то несомненно заметил бы, что к противоблошиным ошейникам кошачьей гвардии прицеплено по крохотной, однако весьма сокрушительной бомбочке.
Приближался час «х».
И этот час грянул!
В квартирище Распутина громоподобно прогремели, почти в одну секунду (это же надо какой класс подрывника!) шесть взрывов.
В мановение ока Гришка стал абсолютным безкошатником!
Сгинули все черномазики…
Прогремевшие взрывы застали меня, акушера Кускова, и сыщика Рябова под окнами квартиры Гришки Распутина.
Водопад стеклянных брызг окатил нас с головы до ног.
Мне показалось, что в небе я заметил отчетливо мелькнувший кошачий хвост.
– Вперед в чистилище! – гортанно крикнул Рябов.
Я ринулся к парадному входу, но сыщик подтолкнул меня к «черному».
Перескакивая через три ступеньки, мы мчались по лестнице и буквально сбили пожилую монашку с холщовым мешком за спиной.
– Глаза разуйте! – гневно крикнула послушница, катясь по ступеням лестничного марша.
Мешок непорочной девы распахнулся. Из него, звеня и подпрыгивая, посыпались бомбы.
Смертоносные заряды полетели в проем лестницы.
Здание потряс чудовищный взрыв.
Через пару недель, выйдя из хирургического отделения (профессор Мечников очень удачно пришил мне мочку уха), я, акушер Кусков, и сыщик Рябов прочитали в «Санкт-Петербургских Ведомостях», что, не пережив гибели всех девяти кошек, Григорий Распутин, утопился в проруби Невы, с ее полудержавным течением.
– Придется закрыть дело за почти полным отсутствием пострадавших, – с некоторой печалью в голосе произнес сыщик, почесывая под гипсом руку.
– А кто та монашка? – не мог удержаться я от вопроса.
Рябов снисходительно на меня глянул.
– Неужели вы не узнали ее? – с мягким укором сказал он. – Фотография этой непорочной девы печаталась во всех бульварных листках.
– Не помню… – покраснев, сказал я.
– Это Евфросиния Соломоновна Косых, экс-супруга лжестарца. Она была крайне уязвлена крошечными алиментами.
– Где же она так ловко научилась подрывать кошек?
– В израильском спецподразделении «Звезда Давида», – ответил Рябов и усмехнулся: – Мой друг любезный, об этом вы можете написать отдельный рассказ.
Глава 40
Челюсть от Страдивари
Москву, как шаровая молния, пронзила весть – украдена вставная челюсть божественной певицы Мани Пугач.
Челюсть, выполненная самим маэстро Страдивари!
У артистки срывался грандиозный тур «Россия-Казахстан-Гренландия».
Что-то нужно было предпринимать.
Но что?
Привычным ударом ноги сыщик Рябов открыл дверь моей квартиры и с порога запел:
В тот момент я еще ничего не знал о деле Мани Пугач и разволновался за психическое здоровье моего наставника.
– Акушер Рябов, – посуровел Рябов, – живо надевайте свои пятнистые штаны.
– Они у меня в стирке… – мягко возразил я. – И сейчас, если я не ошибаюсь, полночь.
Сыщик сверкнул агатовыми глазами.
– Челюсть от Страдивари, – отрывисто произнес он. – Без нее великая Пугач не сможет петь под фонограмму.
– Иначе срывается грандиозный тур? – сощурился я.
– Штаны! – взревел Рябов.
В то самое время, за полночь, Маня Пугач полулитровыми фужерами хлестала водку «Путин&Распутин», заедала лягушачьими бифштексами с кровью, да хрипела амурные песни. Увы, без фонограммы она уже не пела лет сорок.
Прикормленные друзья раболепно хвалили.
– Ах, что за глазки! – восклицали они.
– Что за голосок!
– Ангельский! – кричал особенно наглый подхалим. Маня обещала его устроить в своей гей-подтанцовке.
Лишь композитор Тихон Хренов хранил молчание.
– Что вы молчите? – справились тогда лизоблюды у Тихона.
Маэстро откашлялся в кулак и произнес:
– Манин голос, как это покорректней выразиться, пошаливает. Без челюсти Страдивари – шняга-с…
– В окно его! – взревела певица.
И что вы думаете?