Хроника гнусных времен

– Это она вопит? – спросила Настя с любопытством. – Что ты с ней сделал? Сунул ей под халат лягушку?

– Не совал я ей Лягушек! Муся, пожалуйста!

– Ну конечно, – сказала Муся, сочувственно улыбаясь, – конечно, я посмотрю, не волнуйтесь.

Она пристроила тряпку на край ведра и решительно открыла дверь, впустив из коридора шум, вопли, топот и трубный вой тети Александры.

Дверь закрылась, и снова стало тихо. Просто удивительно, как в этом доме закрытая дверь уменьшала и удаляла проблемы. Как в сказке.

– Что случилось?

– Ничего. Я по ошибке забрел в ее комнату, а она решила, что на этот раз я точно пришел ее убивать. Тем более я там что-то уронил. Я вовсе не хотел ее пугать, я тебя искал. – И тут он неожиданно разозлился:

– Я же просил, чтобы ты все время была у меня на глазах! А ты какие-то полы где-то моешь, с утра не могу тебя найти!

Настя посмотрела с любопытством, подошла к нему и обняла за талию. Вытянула шею и смешно принюхалась.

– “Фаренгейт”, – заключила она, – м-м-м… Люблю “Фаренгейт”.

– Я дам тебе попользоваться, – пообещал Кирилл и поцеловал ее в макушку. Ему хотелось поцеловать ее куда-нибудь еще – в щеку или в губы, – он даже наклонился, но она увернулась, и пришлось целовать ее в ухо.

– Ты починил скамейку, – сказала она и потерлась о его щеку, – спасибо.

– А твоя тетя Нина напоила меня кофе.

– Она сказала, что ты, конечно, хам, но с чувством юмора и храбрый.

– Храбрый потому, что связался с тобой?

– Храбрый потому, что не боишься тетю Александру.

– Это я раньше ее не боялся.

– А теперь? – она спросила уже шепотом.

– А теперь боюсь, – прошептал он в ответ. Они целовались долго и со вкусом. Кирилл был уверен, что догадливая и преданная Муся постарается долго не возвращаться с поля брани.

Не отрываясь от него, Настя подпрыгнула, уцепилась руками и ногами, повисела на нем и медленно съехала обратно.

– Я не люблю целоваться, – сказал он, когда пришлось перевести дыхание, – и никогда не любил.

– Это заметно, – согласилась Настя.

– Нет, правда.

– Правда заметно.

Он отстранился и посмотрел на нее:

– Я… плохо целуюсь? Неприятно?

Она засмеялась и сунула руки ему под майку.

– Ты дурак. Я шучу. У меня тоже есть чувство юмора.

– Нет у тебя никакого чувства юмора. Он поймал в ладонь ее затылок, притянул к себе ее лицо и очень близко посмотрел в глаза – зеленые и серьезные.

Нет. Она не может быть ни в чем замешана. Она не должна быть ни в чем замешана.

– Не будем больше целоваться? – спросила она, и он поцеловал ее.

Будь оно все проклято – этот дом, толпы родственников и расследование, которое она затеяла!

В дверь деликатно постучали, и Настя шарахнулась от него, бессмысленно тараща глаза. Когда Муся вошла, она усиленно протирала пыль с торшерной ноги.

– Мы там уже мыли, Насть, – сказала Муся, – впрочем, лишний раз помыть никогда не помешает.

– Что это вы уборку затеяли? – спросил Кирилл, просто чтобы сказать что-нибудь и перестать таращиться на Настину попку, обтянутую шортами.

– Я решила, что здесь нужно навести порядок после… бабушки. – Настя разогнулась и обвела кабинет глазами, как будто увидела в первый раз. – Мне не хочется, чтобы везде лежали ее вещи и чтобы их все хватали, смотрели, обсуждали. Лучше убрать. И еще я решила перенести сюда компьютер. Здесь удобнее работать, чем в спальне.

– Насть, фотографии куда?

Кирилл посмотрел – Муся в обеих руках держала целую стопку увесистых плюшевых и кожаных альбомов.

– Положи пока на диван. Я не знаю, куда. Наверное, в книжный шкаф, в нижнее отделение. Влезут они туда?

– Сейчас посмотрим.

Кирилл сел на кожаный диван и наугад открыл один альбом.

Молодой мужчина в военной форме смотрел куда-то вдаль орлиным взором. И еще он, немного постарше, за обширным, как колхозное поле, письменным столом. Вокруг была невозделанная пашня – кучи бумаг и нелепых пузатых телефонов. На этой фотографии он выглядел озабоченным и очень человечным, может быть, потому, что не старался придать лицу орлинор ныпажгние.

– Это дед, – сказала Настя издалека, подошла и присела рядом, – это сорок пятый год, он только демобилизовался. А это уже сорок восьмой. Видишь, какой грустный? Наверное, уже знал, что его посадят.

Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он не грустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительно озабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.

– А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, черт бы его…

Подошла Муся и тоже стала смотреть. Фотография была “парадная” – тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм, прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу. Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можно было запросто пробоваться на главную роль в фильме “В шесть часов вечера после войны”. Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивы румяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек на фотографии как раз и был офицер, а не актер.

– А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте в Волхове.