Хроника лишних веков (рукопись)

«Да, этот мог бы… этот мог бы привести на небеса черт знает каких бандитов».

Но я не помню в себе сколько-нибудь ясной злобы, ненависти к этому осанистому и даже доброму взглядом разрушителю.

Но.

Но… еще труднее теперь вспоминать страшную молниеносную боль… Будто глаза выдернули из орбит.

Вспышка — и чернильное пятно, фосфоресцируя разными красками, растеклось в моем сознании.

Потом я определил, что опрокинут навзничь и слышу крики ужаса, панический звон блюд и команду Демарата: «Туши, болван!»

Кусок гладкой материи нестерпимо долго тянулся через мое лицо.

Я попробовал подняться, но не смог.

— Здесь! Здесь плечо! — крикнул мне в ухо Демарат и сильно, умело вздернул меня на ноги.

Я тужился идти сам, но сумел лишь бессильно перебирать ногами по какому-то вязкому облаку, уплывавшему назад. Снова по моей физиономии будто бы тяжелый занавес поехал вверх и, кончившись, открыл мне живой, крепкий воздух.

Зрение вернулось, силы вернулись. Я отпустил плечо Демарата, но он тут же цепко ухватил меня за локоть. Я увидел его лицо, окруженное ночной тьмой, обагренное близким пламенем и зловеще-триумфальной ухмылкой.

Я повернулся к пламени. В черноте ночи шатер пылал, взмахивая горящими крыльями, роняя их на землю. Гунны бегали вокруг, весело рыча и цепляя длинными крюками охваченные огнем лохмотья. Наконец вцепились дружно, качнули, дернули — и все рухнуло, вздувшись и разметавшись в стороны поземками искр.

— Где они? — бесчувственно спросил я.

Демарат захохотал и затряс меня, как куклу, крепко держа за локоть.

— Где?! Куда им деваться?! — воодушевленно хрипел он. — Поэт сбежал… Не знаю. Улепетнул, как заяц. Завтра поищем, может, найдется.

Он снова захлебнулся смехом. Я пытался вырваться из этой, передававшейся от него трясучки — но куда там, он держал меня, как железной клешней.

— Но, думаю, не отыщем, — предположил он. — Эпикурейцы где-то здесь. Видел… Точь-в-точь паленые куры… А остальные… эти… которые самые зловредные маги… эти — пш-ш-ш!

Он показал пальцами этот роковой «пшик» и вновь закатился смехом.

Меня стало знобить.

— Мы спасли небеса, гипербореец! — И мутные слезы текли из глаз гипостратега. — Я тебе обещал, что помогу найти виновников. Мое слово верно.

Из тьмы передо мной появился вождь Орест. Он был спокоен, улыбку придерживал одним левым уголком губ.

— Полагаю, ты вовремя вспомнил повеление своих богов, гипербореец, — сказал он.

Я только смотрел на него и ничего не отвечал.

— И полагаю, тебе лучше всего уехать завтра, — ответил он на мое молчание.

Лишь на последнем слове я заметил у него во взгляде — кажется, в одном левом глазу — студенистую, да, студенистую капельку страха.

— Завтра… Орест, завтра! — воскликнул все еще довольный собой Демарат. — А ныне еще нужно выпить за спасение небес.

Но меня очень беспокоила одна мелочь.

— Почему загорелся шатер? — спросил я обоих.

— Поэт виноват, — отмахнулся свободной рукой Демарат. — Я говорю, заяц. Взвился от страха и давай лягаться во все стороны. Припадок случился. Сшиб большой светильник, и масло — вот удивительно! — вспыхнуло, как греческий огонь.

Греческий огонь меня не удивил, он уже приходил мне на ум. На темной земле по останкам материи ползали огненные червячки, я смотрел на их кишение, и мысли появлялись одна хуже другой. Если маг еще жив-здоров, а попал под горячую руку невиновный… или временно невиновный… и если боги или демоны наслушались моими ушами манихейской агитации… тогда сколько еще жертв грядет?! Но моя-то роль тут! Помилуй, Боже! Всего-то одна мысль-мыслишка… какой-то невнятный щебет души: «…этот мог бы…» — и вместо человека «пш-ш-ш!»

Да! Убивают не они и не там! Убивает, сжигает дотла мой щебет мысли, мой невольный, почти нечаянный суд… невинное дуновение души.

Вот оно где Христово «не судите, да не судимы будете» в своем самом страшном, гееннском смысле! И правда — ваша, полковник! Теперь-то как кстати ваши слова и ваша грустная улыбка: «Понимаю, господин Арапов, вы в людей, по своей душевности, стрелять, конечно, не станете…»

Эти огненные червячки поедали меня всего. Демарат трубил о спасении небес, дергал меня за руку: «Уйдем отсюда, пора». Но тьма закружилась вихрем — и я получил не от небес, а от Земли-матушки гигантскую оплеуху от щеки до колен.

Помню, подняли с земли, понесли, положили, на лицо легло мокрое, холодное полотенце, вроде надгробной плиты… я мотнул головой, задохнувшись.

— Ожил! — сказал трезвым голосом Демарат и поплыл надо мною в тумане. — Прости меня. Я не думал, что это так обессилит тебя.

Хотелось утра…

А утром было яркое солнце, и свежие, зеленые холмы, и веселая вонь гуннской конницы, и не было никакого шатра, и я смутно вспомнил только широкую пасть купца Феодосия.

И Демарат, посмотрев на меня утром, сказал:

— Ты бледен. Не убивайся. Считай, что виновен — я.

— Я хочу туда, где нет философов, — сказал я ему и чуть не заплакал поутру.

Демарат усмехнулся:

— Твое желание исполнит сам базилевс.