Хроника любви и смерти

Этот народ дал миру множество талантливых людей. В конце концов ведь и Христос, хоть вслух об этом не принято говорить, был еврей, и пророки его тоже, и христианство истекло из иудейства, и его священная книга Библия написана тоже евреями и на древнееврейском языке. « Всё это так, — думал Александр, — но мне ли побороть вековые предрассудки... Воспротивятся все, и в первую очередь иерархи церкви, Синод, духовенство. Кроме внешних врагов должно иметь внутренних, — рассуждал он, — ив трудную годину разряжать на них народное неудовольствие».

Он высказал это Валуеву. Тот промолчал, то ли не желая противоречить государю, то ли соглашаясь с ним. И всё-таки сомнения одолевали Александра. Действовал пример графа Биконсфильда и других знаменитостей Западного мира.

«Но нет, не мне отменять черту оседлости и другие препоны. Вне всякого сомнения, наступят времена, когда евреев уравняют в правах со всеми сословиями. Всякому овощу своё время, — он ухмыльнулся в усы. — Дизраэли, этот высокопоставленный еврей и любимец королевы Виктории, ни за что не хочет допустить нас в Средиземное море. Он охраняет его как Цербер, помня, что русский флот одерживал там свои великие победы, запечатлев навеки своих знаменитых флотоводцев — Ушакова, Сенявина, Лазарева, Корнилова, Нахимова. И он числит Турцию среди своих союзниц. Это она охраняет морские и сухопутные пути в Индию и другие британские колонии.

Но я же заверил Лофтуса, тоже вроде бы еврея, что России нет дела до Индии, — продолжал размышлять Александр. — Нам, как говорится, всего хватает, пожалуй, даже вдоволь. Вот продали мы Америке Аляску, правда, продешевили, все находят, что взяли слишком мало. Но я лично никаких сожалений не испытываю: иметь владение на таком отшибе накладно. Да и семь миллионов долларов не такие уж малые деньги. До меня доходили попрёки: дескать, сотворена сия продажа была келейно, никто-де об этом не ведал. Но я ли не самодержавный монарх, и вправе кто-либо требовать у меня отчёта?! Я делаю то, что считаю разумным и полезным для России, а не чту свой интерес.

Надо бы спросить Лофтуса, есть ли прибыток от британских колоний, столь отдалённых от метрополии. Индия беспокойна, беспокойней остальных — Австралии, африканских земель. Столько у британского льва стран и целый континент в его захватистых лапах...»

Александр ждал подробных донесений от Игнатьева. Ему было известно, что его супруга, красивая блондинка, которой в своё время и он не пренебрёг, имеет в Лондоне успех в великосветских салонах. Немудрено: в ней был некий женский магнетизм, который властно притягивал мужчин. Она была едва ли не главной приманкой для дипломатов всех рангов. Клюнет ли на неё сам Биконсфилд? Вряд ли. Он стар и, говорят, немощен. Но, несмотря ни на что, королева Виктория находится под его влиянием и не предпринимает ни одного шага, не посоветовавшись с ним. Так во всяком случае говорят.

Нам, разумеется, не до Индии. Но вот Константинополь мы приберём, если Господь будет милостив. Не станет же он покровительствовать туркам, этим врагам креста и Христа и вековечным врагам России.

Игнатьев сообщает, что в Лондоне более всего опасаются российских аппетитов в отношении Константинополя и проливов и не верят заверениям государя. Но когда война наконец разразится, то изменятся решительно все планы и окажутся недействительными все и всяческие заверения. Он, Александр, не хотел бы войны, но при нынешнем напряжении в империи она принесёт — во всяком случае должна принести — разрядку. Все политические страсти должны улечься перед лицом турецкой угрозы. Патриотизм должен достичь своего апогея. Нигилисты, социалисты и прочие «исты», коих много развелось в империи за последние годы, должны будут молчать, во всяком случае истинные патриоты заткнут им рты. Да и все приготовления к войне уже сделаны, поздно что-либо отлагать.

Игнатьев доносит, что королева и её премьер-министр настоятельно противятся открытию военных действий, особенно Биконсфилд. И в этом они солидарны с Бисмарком. Всё потому, что предвидят поражение турок, которого ни в коем случае не хотят. Повторялось то, что бывало при прежних противостояниях Турции и России: великие державы тайно или явно бывали на стороне турок. Они во все времена боялись усиления России. И так, по-видимому, будет всегда.

У России, таким образом, оставался единственный мало-мальски надёжный союзник — Румыния, — во всяком случае так казалось Александру. Она принуждена была стать таковой под давлением жестоких обстоятельств. Румынский акт о провозглашении независимости был с нескрываемой враждебностью встречен в Лондоне и Вене. О султанской Турции и говорить нечего. Турки продолжали считать Румынию вассальным княжеством, равно как и Болгарию, Боснию и Герцеговину... Румыния и жаждала суверенитета и вместе с тем провозгласила, что она станет для Турции «сильной защитной стеной». Румынские правители продолжали сидеть меж двух стульев.