Хроника любви и смерти

   — Чёрт их разберёт, — досадовал главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич. — То ли они, православные, с нами, то ли с турками. У меня на них надежды нету. Вишь что объявил их премьер Катаржиу: румынское правительство-де «готово взять в руки оружие, чтобы заставить уважать свой нейтралитет, и те державы, которые проявят поползновение использовать румынскую территорию в целях вмешательства в конфликт...» Стало быть, нам предупреждение...

Александр, однако, почёл это за демонстрацию и настоял, чтобы Ливадию посетили высокопоставленные румыны.

   — И хочется, и колется, — усмехался он. — Никто за Румынию не вступится: ни Англия, ни Франция, ни Германия, никто ей суверенитета не преподнесёт. А Франц Иосиф просто зарится на некоторые её земли. Принц Карл спит и видит свою страну суверенною. Однако турок смертельно боится.

Наконец Карл всё-таки решился. В Ливадию прибыли новый премьер Братиану и военный министр Слэничану. Всё-таки они отважились подписать секретную конвенцию. Впервые великая держава вела с румынами переговоры на равных, как с суверенным государством. Но турки, со своей стороны, объявили Карлу, что введут в Румынию свои войска для защиты от русских. И убоясь их, румыны не ратифицировали конвенцию.

Ждали турки, ждали, наконец пришли в ярость и объявили румын бунтовщиками, а принца Карла низложенным и стали бомбардировать румынские города на левом берегу Дуная. Тут уж было не до колебаний, пришлось наконец определиться. Суверенитет — желанный, жданный — могла обеспечить одна лишь Россия.

Главнокомандующий Дунайской армией великий князь Николай Николаевич особыми военными талантами не обладал. Главным его достоинством была прямолинейность и зычный голос. Император счёл этого достаточным. Милютин и другие его-де подопрут.

   — Ни черта этот Карл не понимает, — кипятился великий князь. — Сколько можно двоедушничать, или румын так приспособился и характер свой приспособил: и нашим-де и вашим. Уж и колотят его, и молотят, а он всё ждёт-пожидает, не выйдет ли что получше. Нет, государь, брат мой, я долее топтаться не намерен.

Горчаков разослал в столицы европейских держав циркуляр. В нём говорилось: «Отказ Порта и побуждения, на которых он основан, не оставляют никакой надежды на то, что она примет в уважение желания и советы Европы... Наш августейший монарх решил принять на себя совершение дела, к выполнению которого вместе с ним он пригласил великие державы...»

Манифест о вступлении России в войну с Турцией был подписан в апреле 1877 года. Но приглашённые великие державы, ответившие формальным согласием, втайне действовали в своих видах. Лорд Дерби, главный британский дипломат, советовал туркам не церемониться с Румынией. «Румыния, — писал он великому везиру, — обязана действовать согласно видам своего сюзерена (т.е. Турции) для изгнания общего врага (т.е. русских)». В том же духе интриговала Австрия.

План кампании составил другой Николай Николаевич — опытный генштабист Обручев. Он считал, что она должна быть кратковременной, дабы на стороне Турции не выступили Англия и Австро-Венгрия. Главный удар — на Босфор и Константинополь: «Только на берегах Босфора, — писал он в «Записке о русско-турецкой войне», — можно действительно сломить господство турок и получить прочный мир, раз навсегда решающий наш спор с ними из-за балканских христиан... Овладение в военном смысле Константинополем и Босфором составляет, таким образом, безусловную необходимость...»

Ливадия стала местом, где разрабатывался план войны. Александр, невесёлый, а порою и угрюмый, слушал рассеянно. Военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин и генштабист Николай Николаевич Обручев время от времени пускались в спор, в основном же ладили. Милютин энергично начал военную реформу, получив благословение Александра. Однако мало-помалу она стала вязнуть. Надлежало перевооружать армию, притом как можно быстрей: Крымская война обнаружила архаичность и недостаточность винтовок, их разношёрстность.

Три оружейных завода — в Туле, Сестрорецке и Ижевске — в 1876-м году изготовили чуть больше двухсот тысяч ружей системы Бердан № 2, принятой на вооружение российской армией, которую американцы называли «русским ружьём», потому что вместе с американским полковником Берданом в её создании приняли участие два русских офицера.

   — Ну, поднатужатся, ну, напрягутся, — с горечью говорил Милютин, — всё едино более четырёхсот тысяч винтовок не произведут. А у нас под ружьём — полтора миллиона.

   — Кто ж виноват? — вмешался Александр. — Не военный ли министр?