Хроника любви и смерти

   — Достаточно того, что я председательствую в Государственном совете. Исправляю кривые мысли твоих министров. Кривые дела не удаётся.

   — Верю. Но кто же тогда, кто?

   — Ищи и обрящешь. Меняй колоду.

   — Ох, Костя, легко говорить. Вот ты, мой брат, царского роду-племени, а не можешь взвалить на себя ношу государственной ответственности, хотя самим рождением вроде бы предназначен для этого. Говорунов, краснобаев вокруг много, советы давать все мастера, а вот дело делать — нету таких. Все в кусты...

   — Да, ты, пожалуй, прав, — Константин качнул головой. — Остаётся надеяться на лучшее и продолжить поиски.

   — Ничего другого не остаётся. Пойду-ка я прогуляюсь, поразмыслю под небом...

Небо было непривычной голубизны с редкими, словно раздутые паруса, кучевыми облаками, степенно плывшими в свою никому не ведомую гавань. Апрель был ещё снежен, но уж снег был несвеж, плотен и отступал под напором дневного солнца. Более остальных чувствовали весну птицы. Они и приветствовали её звонкими трелями — воробьи, синицы, красногрудые снегири — неохотно, впрочем, залетавшие в петербургские сады и парки.

Обычное место государевой прогулки — Летний сад, был об эту пору довольно-таки пустынен. Александр шагал неторопливо по расчищенным дорожкам, думая свою думу. Он мельком глянул в сторону Летнего дворца Петра I, сохранявшегося в неприкосновенности. Бог мой, думал он, великий предок довольствовался столь малым. Какой же это дворец, это дом купца даже не первой, а второй гильдии. Как далеко мы ушли в своём роскошестве, и как далеко зайдём ещё. Справедливо ли это?

Часовня у входа напомнила ему Каракозова. Он потоптался возле, подозвал Рылеева, шедшего в нескольких шагах позади, и сказал ему значительно:

   — Дай Бог, чтоб в моей столице более не нашлось мерзавца, который бы дерзнул поднять руку на своего государя.

Рылеев молча перекрестился.

   — Дай Бог, — эхом откликнулся он наконец.

Снег под ногами проваливался. Выглянул сторож из своей будки и при виде государя пал на колена.

   — Встань немедля! — благодушно улыбнулся Александр. — Порты промочишь. — Подозвал Рылеева и сказал: — Дай-ка, Саша, ему полтинник.

   — Нету, Государь, есть только четвертак.

   — Ну дай четвертак. А в следующий раз подзапаси серебра на всякий случай.

Рылеев молча поклонился. Александр подумал: вот ведь прост, понятлив и предан, все, как говорится, угодья в нём, а рода незнатного. Сколько раз убеждался: дело вовсе не в знатности, не в корнях, а в Господнем благоволении. Талант не от корней зависит, он дан человеку свыше. Так и в государственной службе. А в его окружении преимущественно все коренные, кровные, именитых родов. Принадлежали ко двору не по заслугам, а по корням. Способности в расчёт не принимались. Коли родовит, по-французски говорит без задержки, стало быть, достоин высокого поста на государственной службе. Так было заведено при блаженной памяти папа.

Он ещё потоптался возле памятника Ивану Андреевичу Крылову, возбудившему в нему воспоминания детства. Воспитатель Василий Андреевич Жуковский с выражением читал его басни, называя их нравоучительным уроком русского языка. И просил своего воспитанника заучить их как можно больше: из них-де можно извлечь назидание и руководительную нить.

В самом деле, вспомнилась ему строка из басни «Кукушка и орёл». Вот бы сказать её брату Косте: «Мой друг! — Орел в ответ. — Я царь, но я не Бог». «И я царь, но далеко не Бог. Не могу я без деятельных и дальновидных помощников замирить Россию. Многие казались мне таковыми. Увы, вскоре наступало разочарование. Почти никого не осталось из тех, с кем я начинал правление четверть века тому назад. Иных пришлось отправить в отставку, иные ушли сами. А ведь я терпелив, милостив и склонен ко прощению».

Александр обошёл памятник кругом, оставляя влажные следы. Остановился, оглянулся. Следы затекали и расплывались, обращаясь в жидкую серую кашицу.

«Останется ли что-либо после меня, — с грустью подумал он. — Дети неблагодарны, подданные тоже. Оплакивать меня станет лишь Катя да Саша цесаревич. Этот по видимости только, а самого будет распирать радость и облегчение». Нечто подобное испытал он сам, когда преставился папа и он был провозглашён императором. Тотчас образовался магический круг, невесомое высочество обратилось в величество. Вели-Чест-Во. Каждый слог полон значения.

Ему показалось, что он сделал открытие. Каждый слог звучал смачно и он повторил вслух: «Вели-Чест-Во!»

Рылеев уловил, принял за зов и тотчас очутился возле.

   — Государь, вы меня звали.

   — Нет, Саша, нет, — смутился Александр отчего-то. — Это я так... Вырвалось, знаешь ли. Такое бывает.

   — Бывает, Государь, и со мною, — великодушно подтвердил генерал-адъютант. — Стану обмысливать нечто да против воли провозглашу. А Настя-то моя тут как тут: что такое, Саша, нетто кликал меня. Да вот, отвечаю, заголосилось против воли. Ступай себе. А она: спятил. Без понимания: чуть что — спятил, а то и выжил из ума.