Читаем Хроника любви и смерти полностью

   — Что ж, было бы большим счастьем для Государя, если б мы получили новое продолжение реформ. Тогда никто бы не говорил ему боле, что он охладел к ним из-за новой семьи.

   — Это для всех было бы счастьем. Тогда утихомирились бы и эти социалисты.

   — Но разве они не знают, что правительство работает над этим? — удивился Адлерберг. — Вы же, помнится, объявляли об этом в газетах.

   — У меня такое впечатление, что они ничего не читают кроме своих же собственных прокламаций. Это одержимые люди. Послушайте их выступления на судах. Невежественные и одержимые. Если факты в жизни противоречат их голой идее, они предпочитают их не видеть. Этим они и опасны — с ними просто невозможен диалог.


18 ноября 1880 года. Железнодорожный путь.


Вдоль насыпи с двух сторон шли солдаты. Они внимательно глядели по сторонам...


В это же время. Крым. Байдарские ворота.


За столом, накрытым прямо под деревом на свежем воздухе, сидели шесть человек: Государь с Катей, их старшие дети и Варя с Адлербергом. Прислуживал всего один слуга. Вдали виднелись экипажи царской свиты, адъютанты, обслуга.

Было по-осеннему тихо. Внизу плескалось море.

Александр поставил чашку, спросил у дам разрешения закурить.

   — Как жаль, — меланхолично заметил он, что мы сюда, скорее всего, и не приедем боле.

   — Почему, Ваше величество? — спросил Адлерберг.

   — Тебе я могу, Саша, открыть — почему. Варвара Игнатьевна уже знает. Мы с Катей решили в скором времени покинуть Россию. Я, как только доведу до конца реформу власти, хочу отречься от престола в пользу Саши и уехать с семьёй куда-нибудь в тёплые края.

   — Ваше величество, возможно ли это?

   — Отчего же нет? Я хочу остаток дней, сколько мне отпущено, посвятить своей новой семье. Надеюсь, они будут более благодарны мне, чем мой народ, которому я отдал двадцать пять лет, а взамен получил травлю — как на охоте. Я вначале полагал это сделать сразу же после венчания, не дожидаясь Лорисовых новаций, но некоторые соображения, — он мельком взглянул на Катю и улыбнулся ей, — заставили меня отложить мой план на полгода. Надеюсь, за это время всё сложится. И со мной уедет не её светлость, а Её величество. Ну что ты молчишь? Осуждаешь?

   — Что вы, Государь. Я задумался, потому что представил себе, как тяжело будет Екатерине Михайловне покидать подножие трона, только-только достигнув его.

   — А я вот что сейчас подумала, — сказала Катя. — Если народ получит желаемые преобразования и будет даже допущен к власти, может, и опасность исчезнет?

   — Ты помнишь, чем кончил Людовик XVI?

   — У нас не Франция, — безапелляционно заявила Катя, — у нас революция невозможна.

   — Отчего же, — вставил Адлерберг, — революционеры вон уже есть.

   — Пересажать их всех — вот и вся революция, — отмахнулась Катя. — Это всё ваш любимый Лорис миндальничает с ними.

   — Ты не права, — сказал мягко Александр. — Он как раз действует решительно. Поэтому-то уже пол года ни одного покушения.


Вечером этого дня. Железнодорожное полотно.


Вдоль полотна с факелами и керосиновыми лампами шли полицейские. Мимо них, сверкая в ночи огнями, пронёсся пассажирский поезд. Они смотрели ему вслед...


20 ноября 1880 года. Поезд.


Пассажиры поезда мирно спали. Спал Александр. Спала Катя. Спали дети. Только Варя не спала, — думала о чём-то...


В эту же ночь. Санкт-Петербург. Игорный дом.


X. играл в карты. Столпившиеся вокруг стола смотрели, как он бросил на стол пачку денег, потом медленно открыл свои карты и, побледнев, швырнул их на стол. Банкомёт сгрёб деньги к себе. Все смотрели на X., ожидая, что он сделает. Он сказал:

   — Ещё кон. Я напишу расписку.

   — Вы уже писали, — надменно сказал сдающий. — Расплатитесь — приходите.

   — Последнюю сдачу.

   — Ваш кредит исчерпан. — X. поднялся и под взглядами всех присутствующих медленно побрёл к выходу.


21 ноября 1880 года. Улица.


Небритый, помятый, X. шёл по Невскому, кутаясь зябко в плащ. У кофейни потянул носом, остановился. Достал из кармана мелочь, пересчитал её и толкнул дверь.


Тогда же. Кофейня.


Со стаканом чая и ситником X. сел за столик. За соседним столиком, лицом к нему сидела Перовская. Он улыбнулся ей. Она не ответила на улыбку. Он взял свой стакан, чтобы пересесть к ней. Но она поняла его намерения и сказала:

   — Здесь занято.

   — Невидимкой? — снова улыбнулся ей X.

   — Этот человек скоро придёт.

   — А я скоро уйду. И мы вполне успеем побеседовать.

   — А со мной не хотите? — услышал X. голос за спиной. Он обернулся — перед ним стоял Желябов.

   — Отчего же, — усмехнулся X. — Мне сегодня положительно везёт. Хотите, поговорим о везении?

Желябов взглянул на Перовскую. Она покачала головой. Тогда Желябов сказал тихо X.:

   — Шли бы вы, милостивый государь, своей дорогой.

X. улыбнулся им:

   — Своей-то я как раз не хочу. Свою я уже прошёл. До конца, можно сказать... — Он кивнул им и пошёл к выходу.


Чуть позже. Площадь у Николаевского вокзала.


Перейти на страницу:

Все книги серии Сподвижники и фавориты

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза