Хроника объявленной смерти, объявленной заранее

Сантьяго Насар широким шагом прошел сквозь сумрак дома, подгоняемый торжествующим ревом епископского парохода. Дивина Флор побежала вперед — отворить дверь, стараясь не дать ему догнать себя среди клеток со спящими птицами в столовой, среди плетеной мебели и горшков с папоротниками, развешанных в зале, но, отодвинув засов, она уже не смогла ускользнуть от руки плотоядного ястреба. “Сразу за передок стал хватать, — сказала мне Дивина Флор. — Всегда так делал, когда вокруг никого, — зажмет в углу и тискает, но в тот раз я не испугалась, как обычно, только ужасно захотелось плакать”. Она посторонилась, давая ему выйти, и через полуоткрытую дверь увидела на площади миндальные деревья, снежно-белые в сиянии рассвета, а больше у нее не хватило смелости смотреть. “Тут как раз пароходный гудок замолчал, и петухи разорались, — сказала она мне. — Такой гвалт подняли — даже не верилось, что у нас в городке столько петухов, я подумала, их вместе с епископом привезли, на пароходе”. Единственное, что она смогла сделать для мужчины, которому так и не суждено было принадлежать ей, — это вопреки приказанию Пласиды Линеро оставить дверь не запертой на засов, чтобы в случае чего он мог быстро вернуться в дом. Некто, чью личность так и не установили, подсунул под дверь записку в конверте — в ней Сантьяго Насара предупреждали, что его поджидают, чтобы убить, а также раскрывали место, причину и другие весьма точные подробности. Конверт лежал на полу, когда Сантьяго Насар выходил из дома, но он его не увидел, не увидела его и Дивина Флор, не увидел никто — нашли записку лишь много позже, когда преступление уже совершилось.

Пробило шесть часов, но уличные фонари еще горели. На ветвях миндальных деревьев и на некоторых балконах еще висели разноцветные свадебные гирлянды, и можно было подумать, их только что повесили в честь епископа. Зато площадь, замощенная плиткой до церковной паперти, где стоял помост для музыкантов, напоминала свалку пустых бутылок и прочих отходов многолюдного гулянья. Когда Сантьяго Насар вышел из дома, несколько человек бежали к порту, торопимые ревом пароходного гудка.

Единственным открытым заведением на площади была молочная лавка, стоявшая сбоку от церкви, в ней-то и находились двое мужчин, поджидавших Сантьяго Насара, чтобы убить. Клотильде Армента, хозяйка лавки, первой увидела его в сиянии утренней зари, и ей привиделось, будто на нем костюм из алюминия. “Уже был точно призрак”, — сказала она мне. Мужчины которые собирались убить его, уснули на стульях, прижимая к коленям завернутые в газеты ножи, и Клотильде Армента сдерживала дыхание, чтобы не разбудить их.

Это были близнецы — Педро и Пабло Викарио. Им стукнуло по двадцать четыре года, и они были так похожи, что их с трудом различали. “Грубой наружности, но добродушного нрава”, - говорилось в следственном заключении. Я, знавший их со школьной скамьи, написал бы то же самое. В то утро на них всё еще были темные шерстяные костюмы, чересчур тяжелые и официальные для наших карибских мест, и вид у братьев был изможденный после многочасовой гульбы, правда, побриться они успели. Хотя они пили не переставая, начав накануне свадьбы, по прошествии трех дней они не были пьяными, скорее смахивали на двух усталых лунатиков. Они уснули с первым дуновением рассвета после почти трех часов ожидания в лавке Клотильде Арменты, уснули впервые с пятницы. Они не проснулись даже с первым ревом парохода, однако инстинкт тотчас разбудил их, когда Сантьяго Насар вышел из своего дома. Оба сразу схватились за газетные свертки, и Педро Викарио стал подниматься.

— Ради Господа нашего, — прошептала Клотильде Армента. — Отложите вы это на потом, хотя бы из почтения к сеньору епископу!

“То на меня Святой Дух снизошел”, - не раз повторяла она. На самом деле то были случайно сказанные слова — но мгновенного действия. Услыхав их, близнецы Викарио заколебались, и тот, что поднялся, снова сел. Оба взглядом провожали Сантьяго Насара, пока он пересекал площадь. “Смотрели на него вроде как с жалостью”, - рассказывала Клотильде Армента. В тот момент через площадь беспорядочной стайкой пробегали ученицы монастырской школы в своих сиротских платьицах.

Пласида Линеро оказалась права: епископ не сошел с парохода. В порту помимо городского начальства и школьников собралась масса народа, повсюду виднелись корзины с хорошо откормленными петухами, которых принесли в подарок епископу, — суп из петушиных гребешков был его любимым кушаньем. На грузовом причале штабелями сложили столько дров, что для погрузки их на пароход потребовалось бы не меньше двух часов. Но пароход не остановился. Он появился из-за поворота реки, фырча, словно дракон, — и оркестр тотчас заиграл епископальный гимн, и петухи в корзинах заголосили, взбудоражив петухов, оставшихся в городке.