Хроника одного побега

Всем известно, что происходит в доме, когда из него уезжают взрослые. А Сармини, несмотря на молодость, и был для всех остальных в отряде этаким «взрослым». Его присутствие дисциплинировало боевиков. А вот отсутствие — расслабляло. Сабаха боялись. Все в душе понимали, что на самом деле он главный в отряде, он его мозг и финансовый гений, без него дисциплина развалится в считаные дни.

Немолодой боевик со шрамом через все лицо лениво скручивал самокрутку, он уже был под кайфом. «Трава» просыпалась с папиросной бумажки на колени.

— Хусейн, — сказал он, не поворачивая головы. — На северной окраине города какая-то врачебная миссия появилась. Европейцы. Можно захватить. У них охраны никакой.

— Не спеши, — после паузы проговорил Диб, поглаживая лопатообразную бороду. — Тюрьма и так переполнена. Надо тех, кто у нас есть, распродать. Потом можно и новых заложников набрать. — На экране возникла заставка новостного выпуска. — А ну, все тихо, — рявкнул Диб и прибавил звук.

Как и обещал ему Сармини, одной из первых новостей пошло сообщение о том, что по подозрению в шпионаже двое русских стрингеров — тележурналистов — взяты в плен его, Хусейна, группировкой. Следом за сообщением передали и саморазоблачительные признания Данилы и Камиллы. Выглядело все убедительно.

— Какого черта она пальцы скрутила? — пожимал плечами Хусейн. — Может, вы ей пальцы сломали, что их так свело?

— Никто ей пальцы не ломал, меня другое место у нее интересовало, — хохотнул боевик со шрамом через все лицо. — Она же христианка, вот пальцами крест и сложила, типа, он ее защитит от нас.

Диб уже потянулся за пультом телевизора, чтобы переключить на другой канал, как диктор сообщил, что на юге страны неизвестными ночью была похищена семья командира повстанческого отряда Хусейна Диба. Теперешнее местонахождение двух жен и трех детей неизвестно. Похитители никаких требований пока не выдвигали. На экране появилась фотография всего семейства вместе с Хусейном. Счастливый отец держал на руках своего первенца.

Лицо командира боевиков окаменело, а затем он разразился омерзительной руганью, вскочил на ноги, в руке у него появился пистолет.

— Да я… вас… сейчас… — слетали с его губ, прятавшихся в густой кучерявой бороде, бессвязные слова.

Диб выскочил за дверь.

— Сейчас опять стрелять начнет, — проговорил обладатель шрама.

— Лучше к нему теперь не соваться, — предупредил другой боевик.

Хусейн вылетел на улицу, передернул затвор и выстрелил в воздух.

— Всем лечь мордами в землю. Я сейчас убивать вас буду. Каждого третьего. Нет, каждого второго…

Пленники, вместо того чтобы упасть на землю, заметались по двору. Громыхнул выстрел, затем еще один. На земле остался лежать пленный турок с простреленной ногой. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в ворота не въехал «Лендровер». Лобового стекла не было. За рулем сидел Сармини. Окровавленная тряпка обвязана вокруг головы.

— А, вот ты где? — взревел Хусейн, бросаясь к машине. — Ты же обещал мне…

Договорить Диб не успел. Сармини вырвал пистолет у него из руки, толкнул в грудь. Обкуренный командир упал на землю.

— Остынь. Пошли, есть серьезный разговор. Но он не для чужих ушей, — Сабах протянул руку, помог Хусейну подняться.

Они сидели в кабинете. Хусейн раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками.

— …это сделал Файез. Он сам после нападения подошел ко мне, — опустив голову, говорил Сармини.

— Почему он убил всех моих людей, а оставил в живых тебя одного? — допытывался раскачивающийся Диб.

— Чтобы я передал тебе его слова. Извини, Хусейн, я делал все, чтобы защитить твою семью. И еще сделаю все, что от меня зависит.

— Он — этот безродный исмаэлит Файез, хочет, чтобы я оставил ему свой родной Абу-эд-Духур? — вскинул голову Хусейн.

— Нет, он хочет денег. Много денег.

— Сколько?

— Полтора миллиона долларов. По триста тысяч за каждого из членов твоей семьи.

— Я уничтожу его. У меня нет таких денег.

— Не пори горячку, — посоветовал Сармини. — Нет денег сейчас, скоро будут. Мы получим их за русских журналистов.

— Моей доли на это не хватит.

— Я виноват и готов отдать свою долю, чтобы спасти твоих детей, — предложил Сармини. — Когда сможешь, отдашь. Я буду сам вести с ним переговоры. Это его условие.

— Почему в новостях не сказали, что это он — Файез, похитил мою семью? Я бы смог под это дело объединить других командиров. Они бы порвали его. Настоящий воин не воюет с детьми и женщинами. Это несмываемое пятно позора.

— Именно поэтому Файез запретил упоминать его имя. Так и сказал: «Если кто-то еще, кроме Диба, узнает, что его семью похитил я, то голову его первенца перебросят в мешке через ограду полицейского управления в Абу-эд-Духуре». Он так и сделает. Ты этого хочешь?

— Нет. Я хочу вернуть свою семью…

…В то самое время, когда Сармини убеждал Хусейна, что ситуация небезнадежная, Данила с Камиллой шептались во дворе бывшего полицейского управления. Оператор лежал на вынесенном из камеры тюфяке лицом вниз. Бартеньева трепала ему волосы.

— А если стена уже раскололась? — шептала женщина.

— Это же хорошо.