Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Жамин прожил тут уже почти два месяца, без нескольких дней. Обедал в одном месте, и ужин ему присылали оттуда же. Еда всегда была вкусная, сытная и дешёвая и всегда приготовленная руками хозяйки. Так ли это было для всех посетителей заведения, или хозяйка это делала только для Фёдора Гавриловича, он не знал, хотя его это интересовало, но он себе не сознавался. Не сознавался и в том, что кроме еды его интересовала и хозяйка. Молодая женщина, судя по взгляду, незамужняя. Или вдовая. Поинтересоваться было не у кого, чтобы себя не выдать. Однако, что такое «себя не выдать», Жамин не совсем понимал, действовал скорее по наитию, оставляя за собой свободу думать о Елене Павловне и в мыслях оставаться ей верным. Мешала Серафима, но её Жамин от себя гнал.

Он заходил в заведение, заказывал обед, гладил по волосам хозяйского сынишку, ни о чём не спрашивал, ел, расплачивался, заказывал ужин и уходил. За ужин рассчитывался со старухой и только недавно разглядел, что старуха и хозяйка между собою неуловимо похожи, как родственники. Иногда, когда в заведении Жамин был один, он замечал, что, мелькая в кухонных дверях, хозяйка на секунду задерживалась и бросала на него быстрый взгляд. Что в Твери, что в Москве, отец давал ему деньги и отпускал «по женскому вопросу», и напутствовал, мол, выбирай, как он говаривал, «чистых, чтобы домой срам и скверну не несть!». Поэтому Жамин имел опыт в женском вопросе и понимал в женских взглядах.

Он ещё ничего не сказал и не задвинул занавеску, под окном хозяйка смотрела на него и держала за руку сына, а Жамин даже не знал, как её по имени.

В заведении Жамин бывало, что сиживал не один, заходили местные, они перекидывались с хозяйкой шутками, переговаривались на своём, Жамин ихнего не понимал, местных имён не знал и, как ни вслушивался, не мог понять, как хозяйку зовут, а спросить ни разу не подвернулось повода, да и Елена Павловна мешала, тем более с позавчера. Сейчас Жамин был уверен, что это она прошла мимо его глухой каморки в госпитале и обдала запахом так хорошо знакомых духов. Фёдор Гаврилович переживал этот момент, переживал и вдруг почувствовал, что переживания уже не горят в нём раскалённым прутком. Это ощущение оказалось странное, будто трёхпудовый мешок с рыбой с себя скинул, организм тяжесть ещё помнит, а плечам уже легко. Он пережил это, когда вчера гнал из Риги в Сигулду и хотел побыть один, для этого очень подходили тёмные гроты, и пустота речного берега, и он уже было совсем ушёл в себя, но вдруг, как щелчок курка, ворвался поручик Смолин, и Жамин был рад, что тот выиграл у него деньги, и как будто что-то переменилось, будто он сменил одного коня на другого, одну коляску на другую, жизнь мчит вперёд, и ощущения уже иные.

Жамин смотрел на хозяйку и увидел, что её сынишка жмёт коленки, как будто бы хочет писать, и Жамин растерялся и стал махать рукой. Хозяйка заведения улыбнулась, как просветлела, дёрнула сынишку за руку, у того вспыхнули испугом глаза, и они исчезли. Фёдор Гаврилович вернулся к столу, но есть уже не мог, он вслепую смотрел на посуду, кроки и вслушивался. Дом был деревянный на каменном фундаменте, гулкий. Сначала ничего не было слышно, потом он услышал, что подалась входная дверь не его, а с улицы, потом послышались голоса, и он понял, что гостья, вероятно, хотела зайти к нему через его вход, но поняла нужду сына, обошла с улицы и зашла в дом через хозяйскую дверь. Он огляделся, у него было чисто и опрятно, и было непонятно, что делать.

Гостья постучалась и вошла с сыном. Тот дергал на себе одёжку, и Фёдор понял, что с мальчиком уже всё в порядке. Стул был от стола отодвинут, и гостья села, и сразу поднялась и стала подкладывать Фёдору еду, взяла кружку и вышла, и вернулась с двумя стаканами и налила.

– Как вас зовут? – спросил Фёдор.

– Ла́ума, – ответила гостья.

– А что это, по-вашему? Что это значит? – спросил Фёдор.

Гостья потупила глаза, в этот момент, постучав в дверь, вошла старуха хозяйка, и Фёдор окончательно понял, что старуха и гостья и вправду родственницы. Старуха взяла сына Лаумы за руку и вывела из комнаты. Лаума подняла свой стакан.

Она была красивая. Волосы под чепцом имели серебряный оттенок, лицо было пухленькое, глаза голубые, как небо рано утром, губы мягкие и блестели, а кожа белая.

– Это значит, что я вышла из вода, родилась в вода и вышла из моря или река, или о́зера…

– А может, из грота?.. – Фёдор спросил это и подумал, а знает ли Лаума, что такое по-русски грот, но щёки у Лаумы сначала покраснели под цвет губ, а потом она засмеялась.

– Йя, мы там моемся, в гротах, омываемся…

Фёдора осенило.

– Чтобы, значит…

– Ну, йя, сохрани наша женская красота.

* * *

Когда Фёдор проснулся, было ещё совсем темно. Лаума ушла, а он даже не слышал. Он встал, оделся и вышел.