Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

22-й драгунский Воскресенский полк стоял в лесу, на правой обочине дороги от Залесья в Сморгонь. Вдоль левой обочины шла железная дорога в Молодечно, тоже замаскированная, а правая обочина была лесом между дорогой и дальним берегом Вилии. Тут и дальше на юго-восток окопался весь тыл обороняющих Сморгонь русских войск.

– А откуда известно?

– Что?

– Про Клешню.

– Дрок с двумя ранеными прислал короткую рапортичку…

– Кто раненые?

– Четвертаков и Доброконь…

– А остальные?

– Все целы, только исчез Клешня!

– А вы уверены, что он исчез, а не…

– Сдался в плен? Нет, уверен, он давеча перед денщиками хвастал, что сделает такое, что «получит Егория»…

– Во даёт!

– Даёт-то даёт, да только Аркадий Иванович за Сашку-то по головке не погладит…

– Известное дело, Клешня ведь, по слухам, прошлый год в Москве чуть ли не спас ему жизнь…

– Что-то в этом роде… Надо будет слазить в этот траншей, дальше-то куда он мог деться? – Фон Мекк прикрылся ладонью от игравших прямо в глаза лучиков солнца.

– Если живой…

– Или немцы не утащили…

– Типун вам на язык!

– Вот-те здрасьте-нате! А я-то тут при чём?

Не доходя полутора-двух километров до Сморгони, тоннель начинал расходиться, растекаться, как русло большой реки, на ходы сообщений, которые, в свою очередь, вели на передовую, и общий поток людей и грузов разделялся по мелким ручейкам этих ходов сообщений дальше. Первый и третий эскадроны Дрока и Рейнгардта стояли на передовой уже с начала недели, второй и четвёртый сидели во второй линии, пятый и шестой отдыхали в Залесье. Пятому и шестому сегодня в ночь менять Дрока и Рейнгардта, а фон Мекк и четвертый пока оставались на месте.

Вяземский с соседями-пехотинцами выработали план, как занять ту траншею, которая застряла ничейной на нейтральной полосе. Уже всё продумали и подготовили, в том числе с артиллеристами, но пошли дожди, вздулась Переплюйка-Оксна, и планы были отложены. С инициативой пришёл Курашвили, он в обозе II разряда среди «дедо́в» нашёл пару ревматиков, и те «доклада́ли» ему о своём здоровье, мол, ломит кости, значит, быть дождю, перестаёт – быть вёдру. Вчера Курашвили угостил разведённым спиртом ревматиков-предсказателей, и те назначили вёдро. Вяземский созвонился с тяжёлым дивизионом, дивизионом полевой артиллерии, и сегодня Дрок должен был провести разведку боем. Разведка не удалась, германцы хорошо пристрелялись по этой траншее из миномётов и бомбомётов. Но от дальней разведки с аэростатов и от артиллеристов были получены сведения, что немец затевает недоброе, вроде бы газовую атаку. Сведения подтвердились из 19-й воздухоплавательной роты: наблюдатели с привязного аэростата доложили, что видели немцев, что те с грузовиков перетаскивали в окопы не то баллоны, не то снаряды. О том же докладывали и артиллерийские корректировщики, они обстреляли германские позиции, и в одном месте после взрыва поднялось мутное облако, и германские солдаты разбежались. Всё сходилось на том, что германец таки готовит газовую атаку. Такого поворота ожидали, нанесли на бруствер сырого хворосту и раздали нижним чинам и всему наличному составу новые маски. Но задумка была другая – выбить немца из его передовых позиций, поэтому в полк к Вяземскому прислали корректировщика от тяжёлого артдивизиона. Про корректировщика было сказано, что подпоручик героический, что месяца два назад он, будучи наблюдателем на змейковом аэростате, застрелил из револьвера немецкого лётчика, пожелавшего его убить.

* * *

Когда всё затихло, Сашка отвалил от себя немца и вытащил у него из-за голенища отличный ножик с не очень длинным лезвием и очень удобной рукояткой из настоящей козьей ножки с настоящим копытцем. Обил сургуч, пробка сидела крепко, вынуть её без штопора было никак. Сашка стал вырезать пробку из горлышка, а потом просто продавил и задумался. На нём была его собственная фляжка с водой, выливать было жалко, на немце тоже была фляжка, Сашка дотянулся, разрезал ремень, и фляжка оказалась в руках, в ней булькал шнапс. Выливать воду из своей фляжки очень не хотелось, потому что потом её, воду, было неоткуда взять, и Сашка стал оглядываться. Однако бутылка была открыта, дело было сделано, из горлышка пахло хорошим спиртным, но Сашка знал, что если выпить, то потом захочется пить, значит, надо будет свою воду тратить… «Чёрт с ним, – решил он. – Выпью, когда спасусь! Если останется!» Он поднялся на здоровой ноге, спустил штаны и исподнее, налил в ладонь рому и стал вытирать вокруг раны на входе и на выходе. Стало так больно, что на мгновение помутилось сознание, и он еле устоял на одной ноге. Потом он крепко сжал зубы и полил ромом саму рану и на входе и на выходе. Думая о боли, даже зажмурился, но было уже не так больно. Перевязал, посмотрел на свет – в бутылке рому почти не уменьшилось, он не заметил расхода. Он так и стоял с забинтованной ногой, со спущенными штанами, держа открытую бутылку в одной руке и балансируя другой, и что-то услышал, что, пока не понял. Он застыл.