Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Солнце светило в макушку. От земли, от песка на дне траншеи и от песчаных стенок исходил пар, его не было видно, но по тому, как дышал воздух, было понятно, что земля прогрелась, парит и пески выдыхают влагу, которой напитались из прошедших обильных дождей. Но он услышал не шевеление воздуха, не это. Он поставил бутылку на песок, чуток надавил и проверил, крепко ли стоит, натянул штаны, подпоясался и только когда почувствовал себя уверенно, стал прислушиваться.

– И́льфе… – вдруг услышал он слева и посмотрел. Из-за осы́павшейся стенки торчали немецкие сапоги – два, и вдруг стал один. Боковым зрением он видел только что два сапога, а теперь видит один. Он видел этого немца, тот лежал мёртвый и спокойный, а вот теперь немец оказался неспокойный, двигающий ногами в сапогах и очнувшийся, как полчаса назад сам Сашка. По траншее можно был уйти вправо очень далеко, как, впрочем, и влево, траншея была длинная, во всю линию фронта, но Сашка об этом даже не подумал. Рядом с уже знакомым ему убитым немцем лежала его немецкая винтовка. Сашка поднял и опёрся, теперь можно было доковылять.

Недобитый немец лежал на спине и смотрел на появившегося с винтовкой в виде костыля Сашку. По тому, как немец был бледен, Сашка догадался, что тот ранен так, что не опасен, и Сашка стал его разглядывать. И увидел, что в том же месте, где была его рана, то есть правая нога выше колена, торчит обломанный штык, и сразу понял, что штык попал в кость, крепко застрял, так крепко, что обломился, и сейчас немец, скорее всего, чувствует очень сильную боль, а скорее всего, очень-очень сильную.

Сашка вернулся, взял бутылку, подволок немца за плечи к песчаной стенке, прислонил и, преодолевая боль в собственной ноге, присел с бутылкой возле немца. Немец на него косил глаза, скрипел зубами, но молчал.

– Пей, как тебя, Ганс, Фриц? – сказал Сашка и стал подмеряться, как поднести бутылку ко рту немца так, чтобы тот не захлебнулся, но и не пролил, и подумал, что, скорее всего, это Ганс, потому что Фриц лежит там, это его бутылка.

– Стани́слав, – тихо, почти не шевеля губами, произнёс этот… как его… Стани́слав?

Сашка удивился, среди немчуры Станиславов он не помнил.

– Стани́слав? – переспросил он.

– Стани́слав Катчинский, я не немец, я по́ляк… я из мяста Познань.

Сашка знал, где По́знань, по-немецки – По́зен, и стал думать об этом, и не заметил, что Стани́слав впился глазами в бутылку.

– То бутла пана Мачульскего… – еле слышно сказал он.

Сашкина рожа сама по себе разъехалась от удивления.

– Какого Мачульского?

– Пан Мачульский… жо́лнеж, мой со́нсяд по мясту По́знань… наша пу́лку бы́ло едэн плуто́н на батальон по́ляки…

Сашка посмотрел на бутылку, и ему захотелось её куда-то деть, но он себя остановил, он же не распивать её сюда принёс и не украл.

– Пана Мачульскего имья, як меня, Стани́слав…

«Был пан Мачульский!» – подумал Сашка.

– Он ма́ртвы?

Сашка кивнул, но вдруг ощутил, что больше не может говорить с этим странным поляком в немецкой военной форме и обломком русского штыка в кости.

– Ладно, хорош болтать. – Он напустил на себя суровость. – Давай пей, я вытащу этого… – Он показал на штык.

Стани́слав, или как там его, взялся за бутылку, но его рука соскользнула без сил.

– Подставь губу, – сказал Сашка и выпятил, отклячил свою нижнюю губу, демонстрируя, как надо. Видно, рожа у него получалась смешная, и поляк заулыбался. – Чё лыбишься, щас от боли помирать будешь, давай губу…

Поляк приготовился глотать, и Сашка поднёс к его рту горлышко.

– Пей много… сколько сможешь…

С горем пополам поляк выпил несколько глотков и показал рукой на карман на френче. Сашка догадался и вытащил пачку помятых, но целых сигарет, у убитых немцев они такие давно находили, удобные, но табачок – дрянь. Сашка достал зажигалку, они закурили и сразу об этом пожалели, потому что на немецкой стороне тукнуло подряд четыре раза. Мины разорвались две на бруствере, две в траншее, но далеко и за отвалом песка, за которым лежал Станислав. Всё обошлось, и они стали разгонять руками дым.

– Шви́ньи, па́лечь не дали! – вымолвил Стани́слав и попросил бутылку, он немного окреп.

– Ну, всё, хорош, а то всю выхлебаешь, и протереть рану будет нечем…

– А ниц не тшеба… – Стани́слав поводил рукой, как будто что-то протирает или от чего-то отказывается. – Вкротце бендже газо́ва атака, здохнем як псы…

Сашка сначала не понял и растерялся, потом до него дошло про «газо́ву атаку», дошло, что «вкротце» – значит атака «вот-вот», и про то, что «здохнем як псы». От этого внутри как будто бы всё обвалилось, но он почему-то решил не переспрашивать, хотя бы потому, что ещё неизвестно, будет атака или нет, неизвестно, куда ветер подует… и он стал подстраиваться к поляку так, чтобы ему с его раненой ногой самому было удобно взяться за обломок штыка, и одновременно поглядывал на траву, стоявшую на краю траншеи. Поляк увидел его приготовления и стал показывать рукой, чтобы Сашка посмотрел.

– Ром не му́ши лячь… ром бе́нджем пичь, а лячь есть шна́пса, чистый, ту… – И он показал на свой поясной ремень.