Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Щербаков покинул командирский блиндаж вместе с артиллерийским подпоручиком. Подпоручика ждали три его связиста и три разведчика, на всех висели катушки с проводами и коробки с панорамами, дальномерами и телефонными аппаратами. Солдаты внутри хода сообщения, покряхтывая, поднялись с завалинки, плюнули на цигарки, погасили и затоптали каблуками в песок. Эскадронный блиндаж фон Мекка был вторым от Сморгони, и Щербаков возглавил команду.

Дорога через Залесье в Сморгонь на передовую разрезала лес прямой чертой с юго-востока на северо-запад, справа лес примыкал к Вилии, слева был просто бесконечным белорусским лесом, от Сотворения мира росшим на серо-желтом доисторическом морском песке и болотах. До войны просто просёлок, сейчас это был канал-тоннель, выкопанный на глубину до полутора саженей и шириной в две пароконные навстречу друг другу артиллерийские запряжки. Сверху тоннель, дорога из тыла русских войск на передовую в бывший еврейский городок Сморгонь, был замаскирован накатом из брёвен и набросанным поверху лапником, поэтому курить при перемещении было слишком опасно – демаскировало, – и не рисковали.

Щербаков правил еврейскими дрожками, рядом водил по сторонам удивлёнными глазами подпоручик. Щербаков всё, что было кругом, видел уже с апреля месяца и напевал себе под нос, тайно поглядывая на Георгия на гимнастёрке подпоручика:

– Не стоят, а храпят кони вороные, не ржавеют, а горят сабельки кривые…

– Что поёте, поручик?

Артиллерийский подпоручик был нахал, как ни есть только вчера побрившийся первый раз в жизни и то вафельным полотенцем, это было видно, и ещё было слышно, потому что Щербаков напевал известнейший во всей русской императорской армии гимн гвардии Александрийских чёрных гусар.

– А вы что кончили, подпоручик? – не ответив на глупый вопрос, миролюбиво спросил Щербаков и снова стрельнул глазами на Георгиевский крест.

– Математический факультет Казанского университета…

– Математик, значит…

– Точно так, Николай Николаевич…

– Оно и видно, Макар Макарыч, это гимн…

– А вспомнил, Николай Николаич, чёрных гусар…

– Именно, именно…

– А что это за тоннель такой?

– Это?.. – Щербаков оглядел высокие стены. – Это, Макар Макарыч, можно сказать, дорога жизни…

Дорогу жизни оборонявшие Сморгонь русские войска прокопали в течение почти что года от тыловой базы и до самой передовой. Навстречу Щербакову и подпоручику спереди и следом сзади двумя непрерывными потоками, хотя и с приличными интервалами двигались пароконные телеги с солдатами, санитарные двуколки, еврейские таратайки, офицерские брички, артиллерийские парки и горячие полевые кухни. Ехали молча, ничего не дымило, и никто не курил.

– А откуда здесь весь этот транспорт?

– Местный, можно сказать…

– А эти дрожки?

– И эти… свезли, откуда смогли…

Эти дрожки нашли драгуны на берегу Вилии рядом с огромной воронкой от шального германского «чемодана». Один из просёлков упирался в речной заливчик с широкой поляной, окружённой низким подлеском. Дрожки опрокинуло набок, целые, только дно было выломано взрывом и осколками, а чуть дальше лежали почерневшие трупы, по одежде: мужчины и женщины. Драгуны дрожки поставили на колёса и отдали полковым кузнецам, а трупы тут же в воронке и похоронили, потому что городское кладбище находилось на нейтральной полосе, на северной окраине Сморгони, не просить же германца дать возможность похоронить чету местных евреев. Отец Илларион по своей охоте поискал по соседним полкам евреев-солдат, не нашёл, осенил себя крестным знамением – прислуживал отцу Иллариону церковником кузнец Петриков, – окропил воронку с выправленными драгунами стенками святой водой и, когда останки засыпали, прочитал поминальную молитву. Поп из пехотного полка спросил, зачем он это делает, а отец Илларион ответил: «Бог един, батюшка, а грех я отмолю».

На дороге Щербакова уже ждал фон Мекк, и рядом поручик Гвоздецкий. За ними прислонились к стенке бокового хода сообщений трое полковых связистов, тоже с коробками и катушками. За дрожками Щербакова следовала полупорожняя телега, в ней сидели связисты-артиллеристы, туда же уселись ожидавшие. К ним пересел артиллерийский подпоручик, а фон Мекк занял его место рядом со Щербаковым.

– Слышали новость?

– Какую?

– Дрок предпринял вылазку, туда же напросился Клешня, и не вернулся.

– Это как так? – Щербаков повернулся к фон Мекку.

– Вот так!

Щербаков слушал фон Мекка.

– Дрок послал разведку боем. Четвертаков и весь первый взвод пошёл, немцы тоже выдвинулись и оказались от ничейной траншеи на равном расстоянии, шагах в двадцати…

Щербаков слушал.

– …После проволоки кто-то стал подниматься, уже, скорее всего, никто не вспомнит кто…

– Уж не Клешня ли?!

– Мог и Клешня, Николай Николаевич!

– Вернётся, спросим…

– Думаете?

Офицеры замолчали, и некоторое время ехали молча. С их лицами и золотыми погонами сквозь накат и ветки маскировки сверху лучиками ярче, тоньше заигрывало июньское солнышко.

– Короче говоря, в траншее все оказались одновременно, и там Четвертаков и командир отделения, этот, как его…

– Доброконь…

– Он самый, положили человек то ли шесть, то ли семь.