Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Немец лежал лицом в луже, ранцем вверх. Сашка стал мысленно ощупывать себя, на нём ничего не было, перед тем как ринуться в атаку, он снял с себя всё, сбросил сидор и скатку, оставил только патронные подсумки и винтовку, ещё у него был бебу́т, который он недавно выменял, а точнее, выпросил у Четвертакова. Но сейчас бебута не было. Ещё была фляжка, ну, конечно, вот она, давит в бок. Были наручные часы. Он посмотрел – под разбитое стекло набился песок, наполовину закрывший циферблат, но, что сейчас уже состоявшееся утро, подсказывало высоко поднявшееся солнце.

Он, когда засвистели свистки взводных, как только замолк артиллерийский огонь, выскочил и со всеми побежал к пробитому в проволочном ограждении проходу. Теперь на дне немецкой траншеи он вспомнил, что дальше, когда запрыгивал на бруствер, ноги начали скользить по песчаному бугру, и, как на салазках, на своих длинных ногах он съехал вниз. Видимо, в этот момент пуля и попала ему в правую ногу выше колена.

Он поднял глаза, было тихо, и даже пели птицы.

Когда начинала реветь и бухать артиллерия, всё равно, что немецкая, что своя, птицы замолкали, а когда перестрелка заканчивалась, они снова пели.

Сашка попробовал согнуть раненую ногу, получилось. В траншею он съехал и поэтому оказался, когда потерял сознание, на спине, а не на животе. Это его спасло. Это он сейчас понял. Если бы пуля ударила в другой какой-нибудь момент, он упал бы лицом в грязь и наверняка бы захлебнулся, как захлебнулся лежащий рядом немец. Сашка посмотрел на него. Нет, немец, скорее всего, был убит, ещё когда только падал – из его спины слева торчало ребро с вырванным куском серого сукна на сахарном обломке кости. Пуля прошила сердце, немец умер, когда падал, а дальше пуля вырвала ребро.

Эта траншея была на нейтральной земле, и, когда поднялись русские, чуть позже из своих траншей поднялись и немцы, и они бежали навстречу друг другу и встретились, перепрыгивая через эту траншею.

Его пуля вонзилась в ногу выше колена, а вышла странно, не сзади, а сбоку. Значит, она попала прямо, ударилась в кость и срикошетила вбок. Если бы она прошла насквозь, он этой раны не почувствовал бы, по крайней мере сразу, и бежал бы или прыгал дальше, но она задела кость, поэтому от боли он потерял сознание. Несколько уроков медицины, полевой хирургии, как её называл доктор Курашвили, он же и дал, поэтому Сашка был сведущий.

Но, главное, что пуля вышла, небольшие расплывы крови на штанах были в двух местах, где пуля вошла, и сбоку, где вышла.

Он ухватил за плечи немца и подтащил ближе. Странно, но немец был в полной амуниции, рядом лежал пикльхельм в новом, незастиранном суконном чехле, воротник куртки был свежий, тоже незастиранный, и ранец новый, он-то и был нужен. Сашка стал расстёгивать ремни. Новые застёжки блестели нигде не поцарапанные, без намёка на ржавчину, он открыл, запустил в ранец руку и стал щупать, надо было в первую очередь нащупать индивидуальный пакет, а может, ещё что-то полезное, не вытаскивая всего наружу, потому что вытащенное свалилось бы в жидкую грязь на дне траншеи, дождей вылилось так много, что песок не успел впитать.

Хотя траншея была уже и не траншея в полном смысле этого слова.

Говорили, что её отрыли русские по северной окраине Сморгони ещё весной, тогда это была передовая, когда в марте попытались наступать и отбили у немца пару сотен шагов. Но залегли там, где их накрыли тяжёлые пулемёты, и стали окапываться. Правильно окопаться не успели, были выбиты контратакой. Заняли немцы, и стали копать дальше, и выкопали больше, и перекинули бруствер на южную русскую сторону. Через несколько суток русские ночью в плотном тумане в самый час совы, около четырёх утра, подползли и стащили их винтовки и атаковали, но, как ни странно, тут же ночью были обстреляны немецкими бомбомётами и их и своих, и тогда все разбежались, одни на север, другие на юг. После, несколько месяцев, по обе стороны все сидели и только перекидывались минами и гранатами и насаждали проволочные заграждения. Это можно было бы считать игрой, если бы между этой траншеей и передовой русских с юга на север не протекала мелкая, но очень неудобная речка, делившая еврейское местечко Сморгонь на запад и восток. Речка называлась О́ксна, и, видать, проживавшие здесь до войны евреи так её любили, что такому плюгавому ручейку дали имя. Русские назвали бы её Переплюйка, а может, и называть бы не стали, канава и канава. У городского кладбища Оксна изгибалась и текла на северо-восток, соединялась с такой же плюгавой Гервя́ткой, образовывала болото и из болота впадала в широкую Вилию, на ближних берегах которой местные евреи так долго и в таком количестве выделывали шкуры на почти десятке заводишек, что гнилая вонь кожевенного производства не выветрилась за почти что год, когда сюда пришли немцы и война.

Так говорили.