Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

– Какая? – спросил Вяземский и положил вилку на тарелку, хотя он уже, буквально с первых слов Александра Петровича, начал догадываться, о чём тот. И снова подумал, что никакая улыбка не может скрыть заботы.

– Аркадий Иванович, – обратился Адельберг к Вяземскому. – Вы знаете офицеров двадцатого драгунского Финляндского полка?

– Да, конечно, командира полка, командиров эскадронов… если не поменялись…

– Можете что-то сказать?

– Обычные офицеры, а что такое?

Адельберг и оба офицера контрразведки молчали и до еды не дотрагивались.

– Наверное, это не моё дело, – продолжал Адельберг, – я с другого фронта, но от того, что происходит здесь, почти напрямую зависит успех Юго-Западного… любые силы не бесконечны… и натиск тоже. Если немцы будут безболезненно для себя снимать части и перебрасывать их к нам, то… вы понимаете, господа. – Он обвёл всех взглядом.

– Поясните, Александр Петрович, при чём тут финляндцы?

Пояснил Пекк:

– Все местные вокруг расквартирования финляндцев в Майоренгофе, тут в пригороде Риги, уже обсуждают будущий десант.

«Вот о чём говорил Бредов!» – прояснилось в голове у Вяземского.

– Мы ещё только планируем операцию по десанту, а об этом уже говорят, почти что в открытую, лавочники, чуть ли не извозчики в Риге, наверняка слухи уже достигли германских ушей…

– А если так, разве противник не подготовится?..

– …и ещё сколько зря прольётся крови?..

Сказанное про кровь так сходилось с тем, о чём полтора часа назад говорил полковник Стрельцов, что Вяземский почувствовал сильную тревогу и разочарование: надо возвращаться в полк, надо срочно заканчивать все дела и возвращаться.

Аркадий Иванович ехал в купе один, никто не мешал, он вспоминал командировку и Ригу, и на душе было беспокойно.

Радовало только воспоминание о том, как позавчера в воскресенье, 26 июня, он пошёл в рижский кафедральный Христорождественский собор помолиться в храме. Пошёл с одной целью – именно помолиться в храме, не у походного алтаря батюшки Иллариона под открытым небом, под тучами, подпёртыми воздухом, а под крышей, которая покоилась бы на построенных человеком стенах. Помолиться так, чтобы молитву от уст не отрывало ветра́ми и не носило по позициям, что своих, что чужих. Помолиться сугубо, утонуть в сумерках храма, на всю глубину души, как в детстве, когда мама шептала молитву одними губами, испытующе смотрела в глаза, и губами надо было повторять. И хорошо бы, в храме было пусто, но получилось по-другому.

Было воскресенье, и происходило венчание.

– Венчается раба Божия Елена рабу Божию Петру… – раздавалось под сводами.

Христорождественский кафедральный собор, построенный в византийском стиле, чем-то напоминал Вяземскому Военно-морской собор в Кронштадте, только, как показалось Аркадию Ивановичу, был более величественный.

Войдя, Аркадий Иванович ощутил умиротворение. Он стал ходить, искать себе место – в любом храме есть такое, которое подходит только для тебя. Человек, зашедший в храм, в котором ещё не был, – приехал ли он в новый для себя город или в своём городе зашёл куда-то впервые, – начинал медленно ходить внутри, а потом вдруг где-нибудь останавливался, и спроси его, почему именно здесь, человек не смог бы ответить, но об этом и не спрашивают и, слава тебе господи!

Вяземский остановился около свадьбы. Ходил, ходил и остановился около свадьбы и стал глазеть. Это было точно как в мирное время – глазеть на свадьбу, стоять и глазеть, потому что для чего тогда ещё свадьба, если не глазеть? На что глазеть нельзя, происходит после, это же ясно. Правда, что-то ему мешало, полному ощущению мира и покоя, как раньше, но что? Вяземский пошевелил рукой, ага, как же, вот китель, он стоял не в цивильном пальто, а в кителе цвета хаки, он посмотрел на манжету с военными пуговицами. Но нет, это ерунда, он так родился, в кителе, в шинели, только что не в фуражке и сапогах, все его предки и он сам всю жизнь так прожил – во всём военном. Значит, мешало что-то другое, и он стал незаметно, медленно, одними глазами осматриваться, но ничего не находил. Он посмотрел на священников, на батюшку, и батюшка был как батюшка, и другие ему в согласие. Вяземский осматривался с одного на другое, и вдруг до него дошло: свадьба… гости… подружки невесты – все сёстры милосердия, а дружки жениха – братья милосердия и военные чиновники медицинского ведомства, военные врачи. Когда он это понял, то обрадовался и успокоился – его мирные предчувствия нашли твёрдую почву в виде, несмотря ни на что, – военной реальности.