Хроника одного заговора

Любители детективного чтива найдут в этой книге увлекательные похождения английского шпиона в красной России, состоявшие главным образом из нескончаемой серии великодушных и благородных поступков молодого джентльмена, охотно и бескорыстно помогавшего жертвам большевистского произвола. Лишь немногие будут знать истинную цену этому весьма своеобразному «благородству».

И уж никто не узнает, каким образом автор «Исповеди» с младых когтей заделался агентом секретной службы, — «Интеллидженс сервис» ревниво хранит свои тайны. Даже самые наивные из читателей вряд ли поверят в идиллически простенькие объяснения автора книги, призванные свалить все на случайность: жил, дескать, мечтательный юноша, единственный сынок пастора в Бриджуотере, готовился к духовному званию, почитывал Библию, и вдруг пригласили его в профессиональные шпионы, отправили за здорово живешь в далекую Россию…

Профессора к тому времени в живых не будет, и познакомиться с «Исповедью» ему не доведется. Но если бы и прочел он эту хвастливую книжку своего старого знакомца, то вряд ли захотел бы комментировать. Усмехнулся бы в пожелтевшие от табака усы, пробурчал бы нечто не очень разборчивое и взялся бы за очередные дела, которых всегда ему хватало с избытком.

Юноша бедный, юноша бледный…

Вживание в образ — работа нелегкая. — Павел Павлович становится студентом консерватории. — В лучшем императорском театре столицы. — Наконец-то он понадобился и его вызывают в Лондон. — Филипп Макнейл меняет имя на Иосиф Афиренко. — Материалы «Английской папки» продолжают накапливаться

Еще в Лондоне молодого путешественника предупредили, что первым делом следует обзавестись видом на жительство. Русские полицейские порядки достаточно строги, и нарушать их никому не рекомендуется.

В канцелярии петербургского градоначальника, куда он обратился и где вели учет иностранцев, обошлись с ним приветливо. Наверно, потому, что документы у него были в полном порядке. Родился в Бриджуотере, колледж окончил в Кэтерхеме, сын почтенных и состоятельных родителей. К тому же имеет рекомендательные письма к влиятельным и уважаемым в столице персонам. Словом, вполне благонамеренный молодой человек.

Вскоре он уже служил в доме известного петербургского богача-лесопромышленника. Натаскивал сыновей хозяина в английских артиклях, помогал составлять деловые бумаги, а по вечерам, запершись в своей комнатке на мансарде, ревностно зубрил неподатливую русскую грамматику.

Дом был устроен на английский манер, в те годы это становилось поветрием среди состоятельных петербуржцев. Обедали по-лондонски — в седьмом часу вечера, любили покейфовать возле камина, восхищались палатой общин, Вестминстерским аббатством, рослыми бобби, которые не чета мужланам-городовым, и даже туманной погодой Альбиона, находя петербургские доморощенные туманы недостаточно изысканными. Хвалить что-либо отечественное в этом доме считалось дурным тоном.

Платили ему прилично, обращались с ним подчеркнуто ласково, и все же он был недоволен своей службой. Раздражало чрезмерное англофильство хозяев, — ему требовалось нечто совсем противоположное.

Весной, поблагодарив недоумевающего лесопромышленника, он перебрался на Ильмень-озеро, в усадьбу некоего русопятствующего чудака-помещика, чей адресок вместе с рекомендательным письмом вручили ему еще в Лондоне. Тут все было наоборот, — сплошная древнерусская патриархальщина, с расшитыми полотенцами, деревянной посудой и непременным хлебным квасом к обеду.

Жилось ему в усадьбе вольготно. Два часа занятий с глуповатым внуком старого барина, а все остальное время сам себе господин. Читай Достоевского и Пушкина, записывай лукавые сельские пословицы, подолгу беседуй с прислугой, с окрестными крестьянами, настойчиво избавляясь от акцента.

Русским языком он вскоре овладел вполне прилично, и звали его теперь Пашенькой, а в официальных случаях Павлом Павловичем.

Деревенскому периоду агента СТ-25 в объемистой «Исповеди» отведены всего полторы странички, и это легко объяснимо. О чем, собственно, было писать, если день за днем наполнены будничной черновой работой?

Актеры эту работу называют вживанием в образ. Не скоро еще вызовут тебя на ярко освещенную сцену, не пробил еще твой час, вот и накапливай драгоценные подробности бытия. Они ни с чем не сравнимы, эти достоверные подробности, они надежнее любого документа. Залихватская озорная частушка, какие только на Ильмене и услышишь, хлесткое мужицкое ругательство, непереводимая игра слов, которой так богат русский язык, — все это пригодится, все сослужит службу, когда наступит твой черед.

Между тем годы шли, а черед все не наступал. Из помещичьего новгородского захолустья он перебрался в столицу, жил теперь в лучших домах, обзавелся полезными знакомствами. И новое появилось в его жизни: подолгу и очень охотно музицировал, обнаружив недюжинные способности пианиста.

— Поступайте, милый, в консерваторию, — советовали ему знакомые. — Грешно губить божий дар…