Хроника операции «Фауст»

Военврач промыл открытые раны, наложил повязки, сделал еще один укол. После всех этих болезненных процедур приоткрыл веко раненого и встретился с осмысленным взглядом. Клевцов ждал ответа. Отводя глаза, врач сказал:

— Если к утру обойдется, эвакуируем… Но советую доклад для командования продиктовать санитарке или комбату Самвеляну… И жене, если она есть у вас, сказать…

— Хорошо, зовите санитарку.

Через час в палатку бурей ворвался Самвелян, сразу заполнив пространство своей могучей фигурой. С простодушной прямотой он объявил:

— Теперь, Михайлыч, ты настоящий танкист, раз фрицы в танке тебе бока намяли!

— Что стало с экипажем Борового?

Помрачнев, Самвелян ответил:

— Самоходка почти всех перебила. На Феде не осталось живого места… Я посылал роту на подмогу, да немцы на «матильдах» опередили.

— Где Боровой лежит?

— В соседней палатке. Только без памяти. Видать, отвоевался…

— Мне в Москву надо. Помоги!

— Врач говорит: ни тревожить, ни перевозить… Доклад своему командованию продиктовал?

— Да ведь надо исследования провести! Дорогу я выдержу!

— Так ведь врач…

— Что врач?! Он спасти меня хочет. А сейчас моя жизнь и копейки не стоит, если я не расскажу своим всего, что видел.

— Ладно, постараюсь сделать что в моих силах.

11

На другой день прилетел санитарный У-2. Из опаски встретиться с «мессерами» пилот летел на бреющем, садился на полевых аэродромах для дозаправки и только к вечеру добрался до Центрального аэродрома в Москве недалеко от Петровского дворца.

Не успели Павла поместить в палату, как к нему приехал профессор Ростовский. Малиновые ромбы произвели на главного врача впечатление. Для тяжелораненого нашлась маленькая, но отдельная палата. Ему сделали обезболивающий укол, натерли виски нашатырным спиртом. Голова прояснилась.

— Теперь рассказывайте, — попросил Георгий Иосифович, когда все вышли. И комбриг сел на стул рядом с кроватью.

Павел как бы вновь очутился в душном полумраке танка. Он увидел искрящуюся желто-красную струю, похожую на витой пеньковый канат, колючие звездочки расплавленного металла…

Профессор слушал, время от времени протирая пенсне. Когда Павел умолк, Ростовский спросил:

— Значит, струя вращалась?

— Будто ввинчивалась штопором.

— Ну что ж, выздоравливайте. После вместе поломаем голову над этой штукой. — Профессор поднялся.

— И все же, какое ваше мнение? — Павлу не хотелось отпускать Георгия Иосифовича так быстро.

Комбриг развел руками:

— Выскажу только предположение: это кумулятивные снаряды, посланные из какого-то хитрого, скорее всего, реактивного приспособления. Головка снаряда делается из мягкого металла. В момент удара она сминается, как бы прилипает к броне. От взрывателя огонь идет на капсюль-детонатор. Газовый поток разрывного заряда — плотный, мгновенный, с чрезвычайно высокой температурой — направленно прожигает в броне отверстие, проникает внутрь танка. В зависимости от того, куда струя попадает, там возникает пожар, взрыв боекомплекта, и экипаж гибнет…

— Огонь как-то особым образом штопорит…

— Тут понадобятся лабораторные исследования. Я займусь этим до вашего выздоровления. А пока крепитесь, Павел Михайлович…

Врачи в госпитале обнаружили то, чего не рассмотрел военврач в полевом медсанбате. В позвоночнике, в сантиметре от центрального нерва, засел осколок. Он вдруг напомнил о себе свирепой режущей болью в спине. Она стала невыносимой. Как только ушел комбриг, Павла положили на операционный стол, стянули ремнями руки и ноги. Медсестра прижала маску. В нос ударил резкий запах хлороформа. «Считайте!» — донеслось издалека. Павел стал торопливо считать, вдыхая хлороформ. То ли от боли, то ли от нервного напряжения он никак не мог уснуть. Сбился со счета, начал снова: «…семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…» Хирурги в этой операции не имели права ошибиться. Малейший неточный разрез или разрыв — и человек либо умрет, либо станет сумасшедшим, либо его разобьет паралич.

— …двадцать, — всхлипывая, прошептал Павел.

Сестра отняла от лица маску. «Отложили», — обрадованно подумал он и открыл глаза. Он уже лежал на спине, ребра обтягивал жесткий кожаный корсет. Сестры, смущенно улыбаясь, собирали инструмент. Одна из них отдернула в окне штору. Операционную залил солнечный свет. Значит, между «девятнадцатью» и «двадцатью» прошло несколько часов!

Хирург, в шапочке, тесной для большого лысого черепа, с мешками под глазами, прощупывал пульс. Увидев, что раненый очнулся, он скрипуче проговорил:

— Вы матерились, как настоящий биндюжник. Где только научились?

Павел был еще пьян от хлороформа, его тошнило. Ответил раздраженно:

— Оставьте меня в покое!

Хирург с деланным возмущением всплеснул руками:

— Что б вам дожить до моих лет! Я сделал отчаянно сложную операцию, и нате вам благодарность!

Бесшумно скользящие сестры сердито фыркнули. Хирург снял очки с толстыми стеклами. Как у всяких людей с плохим зрением, его глаза стали беспомощными. Он поморгал, будто в глаз попала соринка, спросил, заговорщицки перейдя на полушепот:

— Хотите, покажу осколок?