Он гневно зыркнул глазами.
– Да вы знаете, сколько мне стоила эта бумага?
Он сердито указал на портфель, где лежали исписанные листы.
Квоут сначала тупо смотрел на него, потом расхохотался – он сообразил, в чем дело.
– Да нет, вы не поняли! Я бросил писать через пару дней. И исписал всего несколько страниц. И того не будет.
Гнев Хрониста остыл, он выглядел сконфуженным.
– А-а!
– Нет, вы и в самом деле ведете себя как уязвленный любовник! – усмехнулся Квоут. – Боже милостивый, да успокойтесь вы! Моя история вполне девственна. Вы будете первым, чьи руки ее коснутся.
Он покачал головой.
– Записывать историю – это совсем не то, что ее рассказывать. Похоже, мне это не дается. Все выходило наперекосяк.
– Я бы с удовольствием взглянул на то, что вы написали, – сказал Хронист, откидываясь на спинку стула. – Даже если там всего несколько страниц.
– Да это давно было, – сказал Квоут. – Я даже и не знаю, куда они делись-то, страницы эти.
– Они у тебя в комнате, Реши! – радостно напомнил Баст. – На столе лежат.
Квоут тяжело вздохнул.
– Баст, я просто пытался быть вежливым. По правде говоря, в них нет ничего такого, что бы стоило показывать людям. Если бы я написал что-нибудь, что стоило читать, я бы писать не бросил.
Он ушел на кухню, и из кладовки послышалась приглушенная деловитая возня.
– Неплохая попытка, – вполголоса сказал Баст. – Но это дохлый номер. Я уже пробовал.
– Не учи ученого! – буркнул Хронист. – Уж я-то знаю, как вытянуть из человека его историю.
С кухни донесся грохот, плеск воды, звук захлопнувшейся двери.
Хронист взглянул на Баста.
– Быть может, тебе следует ему помочь?
Баст пожал плечами и поудобнее устроился на стуле.
Через некоторое время Квоут вернулся с кухни с разделочной доской и миской свежевымытых овощей.
– Боюсь, я все-таки не понимаю, – сказал Хронист. – Откуда взялись два письменных отчета, если вы не писали ничего сами и не беседовали с историками?
– А я смотрю, вы никогда не судились, верно? – усмехнулся Квоут. – Суды Содружества всегда ведут очень подробные записи, а церковь – тем более. Так что если вам так уж нужны подробности, можете порыться в их протоколах и книгах записей, соответственно.
– Может, и так, – сказал Хронист. – Однако же ваш рассказ о суде…
– Выйдет ужасно нудным, – сказал Квоут. Он закончил чистить морковку и принялся ее резать. – Бесконечные официозные речи да цитаты из «Книги Пути». Там было скучно, и рассказывать об этом скучно.
Он смахнул нарезанную морковку с доски в миску.
– К тому же мы, пожалуй, и так слишком надолго застряли в университете, – сказал он. – Нам потребуется время на остальное. На то, чего никто не видел и не слышал.
– Реши, нет! – возопил Баст, вскинувшись на стуле. Он, скривившись, указал пальцем на стойку: – Это свекла?!
Квоут взглянул на темно-красный корнеплод на доске, как будто никак не ожидал увидеть его здесь.
– Реши, не клади в суп свеклу! – взмолился Баст. – Такая гадость!
– Многие любят свеклу, Баст, – возразил Квоут. – К тому же она очень полезная. Способствует кроветворению.
– Ненавижу свеклу! – жалобно сказал Баст.
– Ну, – спокойно возразил Квоут, – раз уж суп варю я, мне и решать, что в него класть!
Баст встал на ноги и угрюмо подошел к стойке.
– Ладно, давай я сам! – сердито сказал он, жестом прогоняя Квоута от стойки. – А ты сходи принеси колбасы и один из тех сыров с прожилками.
Он подтолкнул Квоута к лестнице, ведущей в погреб, и, бурча, ворвался на кухню. Вскоре оттуда послышались лязг и грохот.
Квоут взглянул на Хрониста и широко, лениво улыбнулся.
В «Путеводный камень» потянулись посетители. Они приходили по двое, по трое. От них несло потом, лошадьми и свежесжатой пшеницей. Они хохотали, болтали и сорили мякиной на чистые деревянные полы.
Хронист взялся за работу. Люди садились рядом с ним, подавшись вперед, иногда бурно жестикулируя, иногда говоря не спеша, с расстановкой. Лицо книжника оставалось бесстрастным, перо бегало по бумаге, временами ныряя в чернильницу.
Баст и человек, называвший себя Коутом, трудились вместе, дружно и слаженно. Они подавали суп с хлебом. Яблоки, сыр и колбасу. Пиво, эль, свежую воду из колодца в саду. Для желающих имелась жареная баранина и теплые пирожки с яблоками.
Мужчины и женщины улыбались и отдыхали, радуясь возможности вытянуть ноги и посидеть в холодке. Трактир полнился негромким гулом разговоров. Люди судачили с соседями, которых знали всю жизнь. Обменивались привычными колкостями, мягкими и безобидными, как масло, друзья препирались из-за того, чья теперь очередь угощать пивом.
Однако, несмотря на все это, в трактире присутствовало напряжение. Чужак этого бы даже не заметил, но оно присутствовало, темное и молчаливое, как подземная жила. Никто не говорил о налогах, об армии, о том, что в городке стали запирать двери по ночам. Никто не говорил о том, что случилось в трактире накануне вечером. Никто не смотрел на пятно свежевыскобленного пола, где не осталось никаких следов крови.