Хроники Арехина

Поезд выполз из города и медленно покатил дальше. Ближе к Ессентукам светлое ночное небо сменилось небом тёмным, предгрозовым, над горизонтом полыхнула зарница.

В купе же темнота была мягкая, бархатная, лишь тусклая полоска света под дверью не давала мраку победить абсолютно.

Арехина это устраивало, и зажигать свечу в купейном светильнике он не стал. Просто снял очки и положил в стальной футляр.

Стоянка в Ессентуках была недолгой. Судя по звукам, в вагон вошли трое. Ну да, как же без этого.

Арехин сел в угол у окна и стал ждать.

— Вот ваше купе, граждане, — сказал за дверью проводник.

— Спасибо, папаша, — поблагодарил знакомый голос.

Дверь открыли. Тусклый свет наполнил купе.

— А что это темно так?

— Сейчас свечечку зажгу.

Зашипела, разлетаясь искрами, спичка, и свеча, помещенная в фонарик, замигала неровно.

— Всё, папаша, дальше мы сами. Ба, какая неожиданность! Товарищ гроссмейстер! Гора с горой не сходятся, а мы — ну просто как два берега одной реки! — сказал Илья и закрыл дверь купе.

Гудковцы расположились напротив. Багажа при них — небольшие, килограмма на три поклажи, баульчики. Одеты уже не по курортному: брюки, пиджаки, шляпы, всё новенькое, словно из магазина. Даже не словно, просто — из магазина.

— А уж я-то как удивляюсь! — сказал Арехин. — Билеты на все места в купе у меня.

— Не может быть! — пока говорил один Илья. — Как так? Да это же и дорого, одним миллионерам по карману.

— Вдруг товарищ миллионер, — подал голос Женя.

— У нас в стране миллионеров нет, об этом фининспекция позаботилась, — ответил Илья. — Но спрошу на всякий случай: товарищ гроссмейстер, вы миллионер?

— На керенки?

— На червяки.

— Давно не пересчитывал, — ответил Арехин.

— А вы не стесняйтесь, пересчитайте. Мы же все одна семья, не так ли, товарищ? — Илья явно накручивал себя, пытаясь выйти на уровень наглеца и хама, а там, как знать, и на уровень страшного человека.

Арехин гудковцам помогать не стал. Молча достал из внутреннего кармана пиджака футляр с сигарой, неспешно раскрутил, вытащил сигару, маленьким, но очень острым ножичком золингеновской стали обрезал кончик и золотой зажигалкой «Неймур» поджег. Все, курортная жизнь закончилась. Он курил редко, одну-две сигары в месяц, и только на людях — для поддержания образа гроссмейстера, способного бросить вызов самому Капабланке. Не богатого, но старающегося выглядеть богатым.

Илья попытался зайти с фланга:

— Вам бы, товарищ гроссмейстер, турнир организовать в Кисловодске. Пригласить весь цвет шахмат — Капабланку, Ласкера…

— Не забудьте доктора Григорьева, — и Арехин выпустил клуб дыма. Вулкан в стадии пробуждения.

— Почему Григорьева?

— Очень достойный шахматист. Любитель, практики маловато, но державу бы не посрамил. И не волнуйтесь: турнир будет, ближе к концу года. И Капабланка приедет, и Ласкер, и другие.

— В Кисловодск?

— На первый раз турнир будет в Москве. Нужно же побаловать москвичей. У них ни нарзана нет, ни Эльбруса, ни приличной кизлярки.

— Но новая водка…

— Прошу вас, не говорите о новой водке. Водка не бывает тридцатиградусной и сивушной, вас обманывают. Подлинная водка не пахнет ничем, и в ней должно быть не менее сорока градусов.

— Мы люди простые, считай, не считай, не миллионеры. Нам и рыковка сойдет, и самокрутка с махоркой. Была бы страна родная. Вам-то всё равно, вы космополит, товарищ. Или всё-таки господин? С господами у нас разговор короткий. Руки вверх!

Арехин выпустил ещё один клуб дыма:

— Не верю.

— Прекратите, Илья, — вмешался, наконец, Михаил Афанасьевич. — Давайте начистоту. Нам нужно, чтобы вы вернули нам одну вещь, а именно — золотые часы гражданина Лачанова.

— Вернуть — возвратить по месту принадлежности. Вы, как журналист и писатель, знаете значение слов. Часы принадлежат Лачанову, и, когда он придет за ними, я ему их верну. Для этого я их, собственно, и взял. Похоже, здесь становится душно, да ещё я накурил… Сейчас я это исправлю, — Арехин встал и открыл окно.

Ночной воздух ворвался в купе, вымел из него духоту и сигарный дым, и заодно погасил свечу фонаря.

В темноте слышалась возня, тихие, вполголоса, матюки (все-таки культурные люди, газетчики) и наконец темноту разогнал свет карманного электрического фонарика. Его держал в правой руке Михаил Афанасьевич.

— Вы что, в окно прыгать собрались? Не советую. Хорошо, пусть не верните. Отдайте часы, и мы покинем вас. Поедете, как барин, до самой Москвы.

— Я пишу статью в «Гудке» с пистолетом в пиджаке, кто меня читать не будет, будет с дыркой в голове" — продекламировал Арехин. Свежий воздух и ночь оказали обычное действие. Добавили бодрости, сил и желания действовать.

— Не смешно, — сказал Михаил Афанасьевич.