Хроники ближайшей войны

Люди Юга действуют иначе, и философия их резко отличается от воинственной идеологии северян, хотя цель у них примерно та же – ослабление, разложение и в конечном итоге уничтожение коренного населения, пусть и не столь радикальными способами, как предполагают северяне. Если Север пользуется всем инструментарием принуждения и насилия, то Юг заманивает коренное население куда более соблазнительными вариантами – полным отказом от ценностей (включая самые архаичные, то есть семейные), идеологией праздности и потребления, антигосударственной риторикой, идеей расслабленности и независимости, а главное – самоцельной свободы. Немудрено, что «условно хазарская» идеология – которая, конечно, ничего общего не имеет с западным либерализмом – строится на отрицании «норманнских» ценностей, то есть на перевирании и без того перевранной истории. Если норманны из рода в род утверждают, что русские войны выигрываются самопожертвованием,- то хазары из рода в род доказывают, что они выигрываются заградотрядами, угнетением, страхом и пр. Коренное население, как мы знаем, к войне не склонно вовсе – единственным истинно народным полководцем в русской истории был Кутузов, делавший все возможное, чтобы не воевать вообще, и справедливо полагавшийся на спасительную роль пространства. Именно пространство – главный герой русской истории, чего не желают понимать ни норманны, ни хазары: им с этим пространством попросту не сладить, они испытывают перед ним род ужаса.

Как и норманнская мораль – и как всякая вообще мораль захватчика,- учение южан двойственно. Для побежденных – одно, для победителей – другое. Для побежденных хорошо все, что способствует разложению: полное отрицание самого понятия нации, доходящее до космополитизма; попытка скомпрометировать саму идею государственной власти и вертикали вообще; «философия наслаждения»; почти такой же интеллектуальный ценз, как в случае с норманнами,- только норманны в качестве основного чтения навязывают роман «Семья Журбиных», а южане разрешают читать Дарью Донцову. Коренному населению умнеть не положено, а истребление интеллигенции в недолгие периоды торжества южан идет почти такими же темпами, как при засилье северян (только при северянах она гниет в лагерях или сходит с ума в подполье, а при южанах несколько более гуманно вымаривается на вещевых рынках или на иной поденной работе). Для себя же южане исповедуют совершенно иной комплекс ценностей – жесткую вертикальную иерархию, безусловную национальную замкнутость (Пастернак за его приверженность ассимиляции до сих пор в иных кругах презрительно именуется «выкрестом»), весьма нетерпимое отношение к свободе мнений (автор этих строк достаточно потерпел от либеральной «свободы» и либеральной же «цензуры»; любопытно, что ровно так же относятся к нему и почвенники).

Эта роковая двойственность «хазарского» мировоззрения давно уже замечена наиболее проницательными норманнами, высказавшими предположение, что и само христианство – хитрая уловка иудеев, запущенная в мир специально для того, чтобы разложить и ослабить всех неевреев. Например, такой идеологии придерживался упомянутый Константин Васильев, чья картина «Илья Муромец сшибает кресты с церквей» репродуцируется во множестве антисемитских листков. Наиболее продвинутые почвенники считают, что христианство – своеобразный хазарский реванш за утраченный Итиль, попытка отнять у победивших варягов их истинную северную веру с Перуном-Вотаном и прочими воинственными божествами. Если принять эту версию, Божественное вмешательство становится особенно очевидным: вера, призванная утешать побежденных, победила во всем мире, и хитрецы перехитрили сами себя. Эта экзотическая версия заслуживала бы отдельного рассмотрения (каков бы ни был земной генезис христианства, его Божественное происхождение оспорить трудно); мы упоминаем о ней лишь потому, что она иллюстрирует двойственный характер хазарской идеологии, заметный далеко не одним хазарам. Такие догадки – об «экспортном» характере христианства – в беседах с Гиппиус шепотом высказывал Розанов. Они интересны как один из примеров. норманнской конспирологии – а Розанов, без сомнения, был «норманном», хоть и менее радикальным, чем его духовный учитель Леонтьев.