Хроники ближайшей войны

Самосел – местное словцо, так называют здесь людей, поселившихся на старых местах самовольно. В подавляющем большинстве своем (всего их 450 человек) это все бывшие чернобыльцы, из других мест сюда селиться не едут. Хотя, казалось бы,- приезжай да занимай любой пустой дом. То ли людей останавливает страх, то ли особый род целомудрия, то ли просто со старыми, полуразвалившимися домами возни не оберешься. Иван Моисеевич Титенок – владелец единственного ухоженного дома на всей длинной, заросшей чернобыльской улице. Он жил в городе до станции, будет жить и после. Уехал всего на полтора года, а в восемьдесят седьмом уже вернулся: не живется в Киеве, работы нет, земли нет… Пенсии не хватает. Он – знаменитый на весь город лодочный мастер, а кому в Киеве нужны его лодки? Их там и строить не из чего. Он перебрался в свой дом с женой (четверо детей остались в Киеве) и первым делом повесил на калитку таблицу: «В доме живет хозяин».

Сейчас он только что закончил новую лодку, будет рыбачить. Рыбы в Припяти много, все местное население ее охотно ест да похваливает. «Она у нас какая-то более крепкая, плотная,- остальная уже кажется вялой»,- говорит Моисеевич. Очень может быть. У нас везде так – кто выжил после конца света, становится более крепкий и плотный. В русском желудке, говорят, и еж перепреет. В прошлом году похоронив жену (она умерла от диабета, последствий радиации вроде не ощущала), лодочник один ведет хозяйство, в доме у него чисто и опрятно, полкомнаты занято цветами. Он выращивает грецкие орехи, собирает и солит грибы (на киевских рынках вообще много чернобыльских домашних консервов: ничего, едят люди).

В Чернобыле устроиться на работу трудно, вакансий нет, так что старики живут в основном на пенсию да кормятся с огорода. Дегтяри – Иван Петрович и Екатерина Григорьевна – тоже попытались прижиться в Киеве, да не вышло. Они всю жизнь прожили у воды, в столетнем, но крепком еще доме на берегу Припяти. Работали на барже-рудовозе. Теперь в Чернобыле нет ни одного предприятия – закрыли и знаменитый местный чугунолитейный завод,- но можно рыбачить, да и земля родит. Первое время картошку и бураки еще проверяли на радиоактивность, специально приходили какие-то санитарные службы,- а потом сказали: ладно, ешьте, все в пределах нормы.

– А какая-нибудь двойная или тройная морковь не урождалась?

– Нет, мутантов нема…

Лесник Николай, в отличие от Дегтярей и Титенка,- типичный самосел, он вселился в пустую, брошенную избу и привел ее в порядок. Он киевский специалист, прибыл сюда наблюдать за теми самыми мутациями и изучать поведение леса в условиях убывающей, но все еще жесткой радиации. Через двадцать лет, уверен он, этот район превратится в грандиозный природный заповедник, вроде Беловежской пущи,- и так уже все газоны в Припяти изрыты кабанами. Полно волков, лосей, а о ежах, зайцах, белках и прочей мелочи и говорить не приходится. Браконьеры их, конечно, отстреливают, но и лесники не дремлют. В обязанности их входит также определение самых «грязных», зараженных участков почвы: их перекапывают, зарывая грязный дерн. Николай регулярно ловит бабочек и подробно изучает: мутаций – ноль. Двухголовых телят не отмечено.

Приехал он сюда одиноким, разведенным, женился уже здесь – на специалистке из Ленинграда, биологине. Любовь движет миром: специалистка оставила в Ленинграде родителей и мужа и с концами переехала в зону к своему леснику. О доме на канале Грибоедова не жалеет нисколько, хозяйничает в избе, воспитывает кошку, ныне беременную, и четырех собак, для которых Николай специально приколотил к дверям дополнительные нижние ручки – чтобы могли открывать зубами, самостоятельно.

– Алена, вы что, не можете отсюда уехать? Говорят, те, кто привык и приспособился к этому радиационному фону, не сможет жить уже нигде – опасно…

– Да ничего опасного, но боюсь, что жить еще где-то я действительно не смогу. Не захочу. Здесь ведь особенный мир, почти нет машин, шума, мало людей… Такой атмосферы сейчас и в самых глухих деревнях не осталось. Нет, мы бы не хотели, чтобы в зоне что-то построили, чтобы станцию возрождали… Конечно, ее можно было не отключать, все это чисто политический ход, чтобы угодить Европе. Но, может, это и к лучшему – Полесье будет целей, появится на Украине такой оазис безлюдья?

– Но скажите как биолог: природа здешняя сильно отличается от нормальной?

– Ничем она не отличается, только растет все очень буйно. Но не потому, что радиации нет, а потому, что человек не мешает.

Но одного мутанта мы все-таки нашли. Обнаружила его Старожицкая на кладбище зараженной техники: он торчал из песка, полузасыпанный, хохочущий, с огромными ушами и треугольными глазками. Это был значок с Чебурашкой, цена 30 коп. Я его поднял, проверил на гейгере (в пределах нормы) и вывез.