Хроники ближайшей войны

– Господь создал людей разными, отец Иоаким,- сказал я, подпоясываясь другим поясом.

– Это люди сделали себя разными,- сказал батюшка. И мы пошли к столу. Разговоры во время трапезы были либо общими, либо вообще затихали: обычного для застолья разделения на группы и кружки я не заметил. Четырехлетнего Иосифа поставили на стул, и он, запинаясь, пропел «Многая лета, батюшка, тебе». После стал было читать «Вечер был, сверкали звезды и мороз трещал, шел по улице малютка, посинел и весь дрожал» – но сбился и, смущенно улыбаясь, вернулся к булке.

После трапезы наш хозяин Игорь, фермер, взял гитару; сестры раскрыли рукописные песенники и затянули баптистские гимны («Мы люди широкие, нам нравятся песни и баптистов, и пятидесятников»,- пояснял назавтра Игнатий). Пели они совершенно как на школьных вечерах или подростковых сборищах времен нашей юности – только тексты другие: о кораблях, которые тонут среди бушующих волн,- но тут, конечно, руку помощи протягивает Бог… Впрочем, в стихах Игнатия, которые он сам прочел мне, корабль гибнет – и прав не тот, кто ищет спасения, а тот, кто сидит в каюте и смиренно ждет смерти, полагая в ней главный смысл жизни; это, пожалуй, ближе к истинному христианству, насколько я понимаю. Среди этих песнопений чрезвычайно органично прозвучала старая советская песня «Вы слыхали, как поют дрозды?». Посиделки завершились в десять вечера. Наутро Игнатию (он в празднестве не участвовал, поздравил брата еще утром) доложили, что мы принимали недостаточно активное участие в общем разговоре и вообще, кажется, не прониклись.

Вера Федоровна – врач-фтизиатр, жила в новосибирском Академгородке, муж ее – строитель – возводил местный Дом ученых и Торговый центр. Пять лет назад он попал в жестокую автомобильную аварию, лишился движения и речи. Денег на лекарства не хватало, отлучиться от мужа нельзя было даже на секунду. И она приняла решение, которого не поняли ни ее дети, ни друзья: поехала из цивилизованного Новосибирска в глухую Потеряевку. С Игнатием ее познакомили на съезде любителей бега в Барнауле (очень многие вообще пришли в церковь через оккультизм, а к нему – через всякого рода целительство, оздоровительные практики, порфирьевцев и пр.: нормальный, хотя и кривой путь к Богу советского интеллигента).

– Вера Федоровна, вы не скучаете по Академу? Это же совершенно райское место…

– Сейчас уже нет. Ученые разъехались, богатые наехали, элитные дома строят…

– Но здесь такой жесткий Устав!

– Я врач и понимаю, что медицина – дело жесткое. Зайдите в операционную – ведь страшно смотреть! А это во благо. Так же и в духовной жизни…

…Петр жил в Казахстане с женой и тремя детьми, работал электриком. До распада СССР национальных конфликтов не помнит. После – началось то самое национальное чванство, которому русские долго не находили объяснений: те, кто вчера еще мирно с ними здоровался, одалживал до зарплаты и стоял в одних очередях, теперь в этих очередях оттесняли их в хвост, а потом и вовсе начали заявляться с наглыми просьбами: продай дом, все равно тебе здесь не жить. Цену называли бросовую.

– Не продам,- сказал Петр.

– Так за бутылку кефира отдашь,- сказал сосед, поглядывая на веселую, разрумянившуюся дочь Петра: пятнадцатилетняя девочка только что вернулась из музыкальной школы.- Нам ваши дочери нравятся.

На другой день жена отправила дочь в Омск, а через неделю они уехали сами. Податься было некуда – знали про Игнатия, поехали к нему. Построиться Петру помогли сыновья: дом небольшой, саманный, крыша деревянная. Купили свиней. Петр, однако, от сельскохозяйственной работы детей освободил – отправил в Омск учиться на строителей. Игнатий не одобрял, ссылался на Писание, но Петр – тоже православный со стажем, только принадлежит к РПЦ (оттого и на потеряевские службы не ходит). Он нашел ответный пример: апостол Павел был образованнее Петра, оттого и оставил куда больше драгоценных посланий. Так что учеба юности не во вред.

– Я привык,- говорит Петр.- Но только сельскохозяйственный труд все равно никогда не полюблю так, как свою профессию. Здесь сколько ни вкалывай – все мало, результатов не видишь… Вся работа в конечном итоге – на прокорм. Нет, я в Лобню уеду. Уже и место нашел, обещали взять…

…Трое ангелоподобных детей играют у калитки (потеряевские дети вообще играют почти бесшумно; игрушки – пустая молочная бутылка, бумажки, щепочки). Их мать – Марина, гречанка. Они с мужем жили в Казахстане, куда в сорок восьмом году всех греков выслали по приказу Сталина (дивное место в конце сороковых был этот Казахстан! Интернационал – от греков до поволжских немцев, элита отечественной культуры – битком набитый Степлаг…). С началом перестройки вся родня уехала в Грецию, Мария не захотела, в Казахстане для неказахов работы не стало; будучи заочно знакома с Игнатием и его проповедями, она решилась вместе с мужем Дмитрием ехать в Потеряевку. Ей я задавал те же вопросы, что и всем,- без особенной, впрочем, надежды на сколько-нибудь отличающийся ответ: не бывает ли скучно? не хочется ли разнообразия?