Хроники Дао

Крестьянская жизнь неизменно вызывала чувство отчаяния и безнадежности. Попытки земледельцев получить хотя бы малую толику урожая от своего истощенного, почти бесплодного клочка земли, приводили к еще большей нищете, хотя крестьяне все еще гордились своим правом собственности на крохотный надел. Глинобитные хижины разваливались; многие дома были разрушены солдатами во время боевых действий: двери и оконные рамы оказались отличным топливом для бивачных костров, а еще на них можно было устроить нечто вроде походной кровати. Слепые отверстия в стенах впускали внутрь домов непогоду, которая уже изнутри довершила начатое солдатами. Постепенно семьи перебирались все дальше вглубь дома, но и там не находили спасения. Змеи, ядовитые ящерицы и насекомые беспрепятственно набивались крестьянам в соседи. Дети, оставленные без присмотра, часто становились жертвами одичавших от голода крыс. Пытаясь спасти от воров свиней и прочую домашнюю живность, бережливые крестьяне содержали их вместе с собой в полуразрушенных домах; отсюда возникала жуткая антисанитария. Повсюду свирепствовали болезни. При виде всего этого невольно возникало удивление, что так много крестьянских семей все еще живут на этом свете только затем, чтобы и завтра столкнуться со скорбными, дикими условиями существования.

Население провинции уже не надеялось на лучшие времена. Пользуясь этим, коммунистические и националистические агенты наперебой пытались завербовать крестьян в свои ряды. Коммунисты взывали к антияпонским настроениям среди китайцев, попутно разглагольствуя о новой счастливой жизни после аграрной реформы; националисты использовали недоверие к коммунистам, одновременно превознося на все лады существующих правителей Китая. Падкими на эту белиберду оказывались только молодые: старики, слышавшие за свои годы бесчисленное множество обещаний, пропускали пропаганду мимо ушей.

В некотором смысле коммунисты казались предпочтительнее сторонников национальной идеи. Несмотря на то что коммунисты без устали рекламировали свои идеалистические программы, они, по крайней мере, не расстреливали целые деревни, как это случалось проделывать националистам. Но в конце концов на место агентов и зазывал в народ все равно шли солдаты, так что, по мнению Сайхуна, разницы не было никакой. Кому бы ни служили солдаты – коммунистам, националистам, или воинствующим правителям, они везде сеяли смерть и страдания. Воинские части конфисковывали дома, съестные припасы и домашнюю утварь, уничтожали посевы, устраивали из храмов казармы, монастыри превращали в конюшни, а еще насиловали, мародерствовали, пытали и убивали как своих врагов, так и любого, кто имел несчастье с ними встретиться. Издевательства над людьми и постоянные казни превратились в излюбленное развлечение оголтелых вояк, так что постоянный ужас от царившей повсюду смерти стал привычным ощущением для тех, кому посчастливилось остаться в живых.

Многие старались как-то привыкнуть к «новой жизни», как это делают живые существа, привыкающие к изменению условий обитания. Но приспособленцы-оппортунисты настолько теряли при этом свое человеческое обличье, что Сайхун не мог сдержать своего отвращения при виде этих бесхребетных мерзавцев. Находились такие, кто продавал собственных детей в рабство; другие под видом свинины торговали человеческим мясом и даже сердцами убитых. В стране процветало безобразие и грубость в самых немыслимых формах. Торговцы норовили обмануть, чиновники открыто брали взятки, солдаты не подчинялись требованиям устава, белые миссионеры требовали воздаяний, работорговцы из Европы приезжали за живым товаром, – разлагающееся общество искало и отыскивало все новые жертвы. Даже те, кого издавна считали «вершиной» добродетели и справедливости, не стесняясь прибегали к эксплуатации ближнего.

Сайхун своими глазами наблюдал, как аристократы и ученые, всегда считавшиеся до этого примерами праведности, теперь превратились в самые низкие и презренные создания. Не чувствуя никакого сострадания к жизни простого народа, они величаво проезжали мимо в своих изысканных шелковых одеждах, прикрываясь от простолюдинов роскошными веерами. Идя по улице, они подозрительно поглядывали на попрошаек и простых тружеников, так что казалось даже, что чужие страдания им вполне приятны. Как они близоруки! – думал Сайхун, – им нравится кошмар, царящий вокруг, только потому, что на этом фоне их достаток и положение еще больше выделяются. Они живут на страданиях других! Насколько они эгоистичны и злы! Да им на все наплевать, лишь бы сохранялась возможность буквально ездить на крестьянских спинах!