Хроники Дао

Сайхун чувствовал огромную усталость. Солдаты сидели в узких окопах и щелях, в каком-то отупении ожидая следующей атаки, пытаясь залечить воспаленные раны и буквально погибая от лихорадки. С каждым часом война становилась все более бессмысленной. Сайхун понял, что помимо этой войны вокруг существует еще целый мир, о котором предстоит многое узнать. В провинции Шаньдун – там, где Желтая река впадает в море, – он решил распустить свой партизанский отряд и пробиваться на запад, вглубь территории – к Хуашань. Правда, в глубине души он не был уверен, согласятся ли его принять. Ведь он сам настоял на том, чтобы уйти, да и учитель запретил ему возвращаться. Примут ли его снова? – эта мысль неотвязно крутилась у него в голове.

Совершая долгий путь обратно в горы Хуашань, Сайхун решил сделать небольшой крюк и посетить родовое поместье семьи Гуань. Он знал, что в самом начале войны его дедушка и бабушка перебрались в Хуашань; знал он и то, что теперь они оба прятались в хижине лесоруба и были тяжело больны. Отец сражался где-то в действующей армии, а остальные члены семьи укрылись кто где мог. Клан Гуань распался. Сайхун понимал, что скорее всего в поместье не осталось ни души, но все-таки его тянуло туда. У ворот его никто не встретил, и он вошел в обезлюдевший дом своих предков.

К этому времени Сайхун был уже закаленным в боях ветераном; и все-таки, когда он увидел руины некогда семейного гнезда, глубокая печаль сжала его сердце. Само поместье в форме тела дракона, пышные сады и изящные павильоны – все, что из поколения в поколение составляло гордость клана Гуань, нынче лежало в развалинах в окружении выжженных полей.

Очевидно, что японские войска перед тем, как уйти отсюда (или отступить под натиском китайских частей), квартировали в имении. Бледно-лиловые стены были сплошь покрыты отверстиями от пуль, словно черными шрамами. Кое-где стены были разрушены от попадания снарядов. Взрывная волна повыбивала окна, и тонкие решетчатые рамы безвольно повисли. Пламя пожара уничтожило изящные открытые павильоны и столетние деревья. Некогда чистые ручьи и колодцы теперь были забиты грязью и нечистотами. Маленький семейный храм японцы превратили в конюшню, а все произведения искусства были раздавлены и уничтожены. Бледный свет неба, пробиваясь сквозь дыры в потолках и стенах, высвечивал груды трупов. Там были японские и китайские солдаты, но большинство погибших все же составляли слуги. Останки тех, кого Сайхун знал с младенчества, теперь безмолвно лежали вокруг. В одной из комнат Сайхун нашел труп изнасилованного мальчика; нижняя часть туловища ребенка сплошь была покрыта кровью. Чуть поодаль, в тени, лежала совсем молодая девушка: спутанные волосы, раскрытый рот с выбитыми зубами, обнаженные ноги бессильно раскинуты. Старый конюх тоже не избежал печальной участи: захватчики повесили его на стропилах конюшни, буквально располосовав тело на куски, которые, как в кошмарном сне, свисали вниз длинными полосами. На лице каждого из погибших застыло выражение безумного страха перед жестокой смертью, а тусклые глаза хранили выражение удивления.

Сайхун стоически преодолел расстояние внутреннего дворика, пытаясь как-то совместить картины настоящего с памятью прошлого. Бесполезно: там, где собирались члены семьи и где когда-то курились душистые благовония, там, где некогда цвел жасмин, теперь стоял тяжелый запах тления. В изуродованных руинах можно было лишь угадать остатки изящных разноцветных колонн, в свое время окружавших семейный алтарь, долгое время охранявший славу и мощь клана Гуань. Жизнь никогда больше не зародится в этом месте. Никакое будущее не сможет вдохнуть краски в эту землю, пропитавшуюся кровью мужчин и женщин, которых некому хоронить и оплакивать.

Сайхун немного постоял в садике, где в свое время Гуань Цзюинь играл на флейте. Неподвижная поверхность загаженного пруда пестрела белыми брюшками перебитой рыбы. Семейному очагу пришел конец. Сайхун тяжело развернулся и слепо пошел прочь. Горевать было бесполезно. Такова была воля неба. 

Сайхун взбирался по крутым склонам Хуашань. Яркие лучи солнца мощно пронизывали неподвижный, прохладный воздух. Насколько отличался Хуашань от всего, что пришлось видеть за последнее время! Эти места действительно были священными. Внезапно Сайхун остро ощутил разницу между суровым спокойствием гор и отвратительным кошмаром войны. Он дважды останавливался, чтобы искупаться в горных реках, но хрустальная вода не могла очистить его душу от горечи и опустошения. Сайхун чувствовал себя так, словно утратил нечто святое.