Хроники Дао

Каждая последующая боевая операция все больше надрывала его психику. Звуки, звучавшие подобно неясным вопросам, ранили его тело и душу, преследовали день и ночь. Нет, дело было не в грохоте военных действий – оглушительные разрывы бомб и снарядов, сумасшедший треск пулеметных очередей и даже страшное хлюпанье плоти, разрубаемое острым сабельным клинком, давно стали привычными. А вот простые свидетельства обыкновенной человеческой жизни: хныканье напуганного младенца, стон умирающего товарища, предсмертный хрип врага – находили прямой отклик в его душе. Когда на поле битвы устанавливалась недолгая тишина, Сайхун стремился оживить эти редкие моменты, и на мгновение все эти немые вопросы «почему?» затухали. Потом, пересиливая себя, юноша возвращался к действительности. Краткие мгновения спокойствия среди какофонии безумия Сайхун использовал для того, чтобы разобраться в своих мыслях и ощущениях, разрешить проблему катастрофической разницы между миром даосизма и миром войны.

Чистота помыслов жителей Хуашань была несомненной; их сосредоточенность на аскетизме представлялась абсолютной и непоколебимой. Там не существовало искушений, хотя горные храмы и монастыри вряд ли могли предложить кому-либо обширные возможности для грехопадения. То была община убежденных индивидуалистов, каждый из которых, будь он святым или новопосвященным, полностью предавался духовному совершенствованию. Единственно непереносимым моментом было скучное однообразие монашеской жизни.

В сравнении с жестокостью, коварством и всеобщим разрушением, царившим в местах сражений, Хуашань казался настоящим раем, далеким и недоступным. Теперь Сайхун полностью погрузился в какую-то ущербную жизнь, полную крови, смерти, ненависти и предательства. Ему даже приходилось воровать еду, а все способности разума годились разве что для изобретения хитроумных ловушек на диких зверей. Ему пришлось принести свою духовность в жертву ради всепоглощающего стремления физически уничтожать противника. Да, почтенные даосские старцы оказались правы: жить в мире, сохранив свою чистоту, было невозможно.

С другой стороны, все это время Сайхун действительно жил в этом мире. Каждый раз когда он видел, как бездомные псы пируют на грудах разлагающейся плоти, в его душе возникало страстное желание отмщения. Шум битвы полностью вытеснил тихий шепот древних текстов; ярость не оставила места для моральных соображений. Он должен был сражаться, чтобы спасти свой народ. С детства Сайхуну говорили, что совершающий убийство навлекает на себя вечные проклятья богов. Что ж, он был согласен отправиться в преисподнюю без всяких угрызений совести.

Иногда он думал о Хуашань, и мысли его были горькими и циничными. Если даосы действительно такие великие, отчего бы им не остановить эту кровопролитную войну? Но каждый раз задавая себе этот вопрос, он отвечал себе все теми же неоднократно слышанными словами: даосы были отшельниками и этот мир, не будучи реальным, не мог волновать их.