Хроники долины

— От же… Что девке в руки не попадись, всё навыворот сделает, — с чувством прописклявил казак. – А стоило ли браться за такое дело? А ведь, помнится, я-то не просил.

— И что? Мне одной оставаться, так? – прошептала Хеленка и заплакала.

Хома закряхтел и сел. Вокруг была та самая роща, где лагерем стояли. Обгладывали ветки с куста Гнедок и Каурый, карету густо обляпали пометом несведущие приличий лесные птахи. В шаге от воскресшего казака лежало тело, порядком таки изуродованное. Хома подумал, что ежели судить на ощупь, так с ним самим еще порядочно обошлись. Обнял Хеленку – та хлюпала и дергалась как живая. Сказать по совести, казак и себя по большей части живым чувствовал: горло болело, словно застудил, зато держать дивчину было довольно приятственно.

— Та ладно, уж перестать мокроту разводить. Поживём как-нибудь, чего уж теперь…

Хеленка кивала, щекоча косой.

— А вот скажи, — строго вопросил Хома, глядя на мертвеца, — отчего ж меня, а не его? Он и моложе, да и по прошлому твоему, весьма сердечный знакомец.

— Ну его, — прохлюпала панночка. – Ежели он опоздал, так и вовсе опоздал. Да, к тому ж и поковерканный он совсем, где мне с таким рваньем управиться…

Когда баба честная, так то редкостное достоинство…

…Когда переходишь в полумертвие, такое смятение в уму наступает, что просто удивительно. Лошади, карета, оружье и гроши золотом – всё имеется, а вот что с тем богатством делать, ум недопоймёт. Такая вот сложность обстоятельств.

Сначала похоронили невезучего жениха и старого ляха, должно быть уж вовсе засахарившегося в своей домовине. Карету, как не жаль, решили бросить. Лошадей в роще имелся большой выбор – Хома выбрал трех, остальных отпустил. Следовало убираться – с холма было заметно шевеленье у храма, на грохот воинский вроде какие-то католические попы туда понаехали, не иначе мертвых оббирать и хоронить.

В странствии выяснилось, что самое важное – время считать и себя ограничивать. По первости Хома удивлялся: отчего кони так быстро устают? Про то, что сам теперь мог день-два не присаживаться, как-то забывалось. Имелось еще сложность с пищей. Надлежало кушать не менее трех раз за день – о том Хеленка уже догадалась. Пусть и не хочется, а жуй через силу. Иначе всякое нездоровье с телом начинается и несёт засомневавшуюся плоть в сторону сугубой замогильности. Казалось бы, отчего и не покушать, если и деньги имеются, и случай позволяет? Так ведь не хотелось. Равнодушье к борщу и иным пампушкам навевало самые черные мысли. К чему жить-то, ежели, ничего не хочется?! Но с этим управились: Хеленка пояснила, что ей яблоки по нраву, а Хома путем испытаний определил, что сухарики и сушеная вишня радуют даже полумёртвое брюхо. Только чтоб сухарики ржаные и непременно с самой крупной пришквареной солью. Имелись догадки и об иных радостях, но с тем надлежало соблюсти осторожность.

Через две недели, на Феодору[4] путники въехали в невеликое село Бабайку и решили странствие прекратить. Нашлась хата на продажу, сельский войт говорил приветливо. Сторговались. Было то ошибкой или не было – пока не прояснилось. Подозревал Хома, что к полумёртвости надлежит привыкать годами, да и то не обещано, что привыкнешь. От людей каждый миг таиться, да лицедейничать, что такой же, как и всё – сложно. Хеленка по девичьей легкомысленности так и норовила вляпаться. То два мешка муки разом при свидетелях ухватит, то еще где забудется…

— Гей, хозяева, есть ли кто дома? – горласто окликнули от плетня.

Хома услышал, как шмякнула квача в ведро, белившая стену Хеленка. Казак сплюнул и, обтирая на ходу ноги о землю, пошел через двор.

За воротами стояла воз, запряженный на диво костлявой кобылой, о плетень опиралась баба в нарядной намитке[5], улыбалась с подозрительной добродушностью.

— Здоров будь, хозяин, не болей, не потей, не кашляй. Ты Хомой Сирком кличешься?

— Хто? Я? Да как сказать… А ты, тетка, вообще какое дело имеешь? – прищурился осторожный казак.

— Дело у меня общественной важности, — витиевато заметила баба, судя по виду происходящая из немало зажиточных хуторянок. – Отворяй ворота, лошадь заведем, в хате сядем. Разговор будет без спешки, обстоятельный. Да не трусись. Удавить меня всегда успеете.

Этакая наглая дальновидность Хоме вовсе не понравилась. Но делать было нечего – ежели торчать перед воротами, так и вся Бабайка сбежится.

Проводя гостью в хату, казак пытался прояснить в уме – да кто ж такая? Одета добротно, а лошадь вовсе и наоборот. И с обувью… Вроде ж на улице в чем-то мягком стояла, а сейчас бабахает сапогами чуть ли не рейтарскими. Ну, если что, так в хате по углам два молота стоят, это не считая любимого, золочёно-демонского. Да и ятаган давешний над дверью пристроен.

— Чистенько, — одобрила гостья, озираясь и размашисто крестясь на иконы. – Гляжу, уж почти и обустроились. А это, значит, Хелена Батьковна? Мила, ликом приятна, сразу видно благородственное происхождение. Особенно, если известь с мордоса стереть.

Хеленка утёрлась передником и недобро глянула на гостью. Та откровенно ухмыльнулась.