Хроники Януса

В самом центре двора стояла каменная чаша с водой. Фабия вышла из укрытия и, как бы не видя его, двинулась к этой чаше. Там она, всем своим видом показывая, что страдает от зноя и, стоя спиной к месту, где находился я – сначала оголила плечо, спустив хитон до локтя. Затем взяла в левую пригоршню воды и отёрла его. Я, понятно, видел лишь её лопатку, но тот раб, полагаю лицезрел грудь Фабии. Этим она дразнила и меня. Я чувствовал себя на месте раба и моё сердце колотилось. Потом, невзначай оглядевшись, заметила, что раб уставился на неё – она улыбнулась ему и тут же, якобы, стыдливо спохватившись, натянула край хитона на плечо, закрыв свою грудь. Меж тем, раб уже был на ногах. Как бы случайно оглядевшись кругом и чуть задержавши свой взгляд на месте где был я, Фабия хитро скривила губы, словно говоря «а теперь смотри, что будет дальше» и вновь повернулась к рабу. Она подобрала края хитона и оголила бедро. Раб смотрел не моргая. Зачерпнув в ладони воды, она стала отирать бедро. Выше колена. И ещё выше. Точно так же другую ногу. Закончив, она вновь зачерпнула пригоршню, направила её к губам и, надув щёки, дунула на неё. Брызги разлетелись вокруг. Она засмеялась. И это дуновение было подобно спущенной тетиве. Ибо раб, прежде стоявший как заколдованный, сорвался словно пёс с привязи и, забыв о страхе и чувстве верности хозяину, стрелой ринулся к ней. Так я убедился, что Фабия Амбуста сполна владела искусством соблазна.

… Я всякий раз с отвращением вспоминаю это пари; потому что мог прекратить это как только увидел, что раб обезумел и бежит к ней – я мог бы остановить его. Но я чего-то ждал. Мне, к моему стыду, было любопытно увидеть что он будет делать. Мне до сих пор унизительно от того, что я выбежал из укрытия лишь в тот момент, когда он повалил её на землю и стал рвать на ней одежду, а Фабия истошно вопила, не на шутку перепугавшись. Я же был тогда словно заколдован и, что самое постыдное, оттащил его не я, а другие люди. Прошло много лет, но я до сих не могу это забыть и вспоминаю это с великим стыдом и отвращением к себе.

Без сомнения, раб тот был подл, глуп и похотлив. Что же касалось Фабии, она подвергала себя большой опасности. Она явно переиграла и была напугана: нельзя было предугадать как раб поведёт себя. Он мог бы её сильно ударить, а то вовсе убить, ибо был не в себе. Когда же на её крик сбежались люди, он протрезвел. Он плакал и умолял простить его, прекрасно понимая, что ему за это грозит. Его хозяин, чтобы замять скандал с дочерью из такого семейства был готов на всё. Фабия, к тому же сказала, что он воровал вино. Наказание раба было очень суровым. Я сказал Фабии, что боги видят: это мы сами виноваты и за воровство раба следует крепко выпороть, на не наказывать за попытку насилия над ней. Она, однако, настояла на своём. Я узнал, что его пытали раскалённым железом пока не прожгли ему внутренности и он умер в страшных муках. Так закончилась его жалкая жизнь. Но, всё же, то была не скотская, а человеческая жизнь, с которой мы так жестоко решили поиграть.

***

Я сдержал слово. На празднике в храме Венеры при большом скоплении людей, я сбросил с себя тунику, оставшись в узенькой повязке едва прикрывавший мне промежность – и пал ниц перед ней. Прерывая пение гимнов, я прокричал так, что эхо стен отразило мои слова: «не Венере, но тебе поклоняюсь, Фабия Амбуста, богиня соблазна!»

Пение гимнов оборвалось, воцарилась тишина. Жрец гневно посмотрел на меня, а люди обомлели от моей наглости. Под возмущенные крики, я бы схвачен и вытолкан вон…

Я не помню когда в последний раз мой отец был так зол. Когда я вошёл в его комнату, там стояла прислуга, и он отдавал распоряжения. Он выгнал прислугу и закрыл дверь. Он велел мне стоять и слушать. Я стоял, низко опустив голову, и слушал, а он ходил вокруг меня и говорил. Он начал тихо, но раздражаясь всё больше, повышал голос. Он сказал, что я опозорил наш род, а для патриция нет ничего хуже родового позора. Он сказал, что его брат, сенатор Луций Ветурий Филон отчитывал его как мальчишку. Он сказал, что его самого хотели выдвинуть на важную должность, но теперь из-за меня об этом можно забыть. Я чувствовал стыд. Я молчал и смотрел в пол, так как мне нечего было сказать. Наконец он успокоился. Он спросил меня был ли я пьян тогда. " Нет, – ответил я. – Я не был пьян. Это было пари. Это было делом чести. Я проиграл пари, отец». Он долго смотрел мне в глаза, словно желая прочесть в них ответ. Думаю, мой ответ ему не был нужен. Он догадывался, что здесь была замешана Фабия. Он лишь глубоко вздохнул и сказал, чтобы я убирался с его глаз долой.