Хроники Хазарского каганата

Она совсем равнодушно отнеслась к тому, что в городке стали называть ее шлюхой, „давалкой“, что мальчишки — из тех, кому „не обломилось“ — хихикали и отпускали сальные шуточки. От нее не убудет, а оставаться здесь после окончания школы она все равно не собиралась. Готовилась уехать в большой город, настоящая жизнь — там, а тут, что ее ждет? Дурная слава, пьяный муж-автомеханик и вечная стирка-готовка? С ее-то данными? Пока молодая надо успевать, а грязные дети и жирные тарелки никуда не убегут.

Главным препятствием на пути к цели неожиданно стала мать, которая наотрез отказалась спонсировать блестящее будущее дочери. Даже денег на билет не дала, а еще родная мать называется. Отчим тоже ей поддакивал: мол, нечего искать счастья за тридевять земель, надо найти хорошего парня, выйти замуж, да жить как люди.

Странно, но на мать ее пресловутая ярость никогда не распространялась, что та ни делай. Поэтому, вдоволь наоравшись друг на друга, до рукоприкладства они все же не дошли. Просто она резко хлопнула дверью и вышла в большой мир, как-то моментально приняв решение — не возвращаться, несмотря на отсутствие вещей, денег и места для ночлега.

Было по вечернему темно, когда она дошла до выезда из города и двинулась на запад, время от времени голосуя редким машинам, проезжавшим по шоссе. Через пару километров ее подобрал пожилой дядечка на грузовичке. Дядечка долго кокетничал, неуклюже заигрывал, делал всякие намеки, а она развлекалась, прекрасно понимая, к чему он клонит и чем все это закончится.

— Хочешь, я тебе заплачу? — а вот и закономерный финал. Немного поторговались, встали на обочине, дядечка быстро кончил, рассчитался и весь остаток пути виновато молчал. А ей было смешно: оказывается, все вовсе не так безнадежно, как казалось. Он исправно довез ее до какого-то поворота. Ему было налево. Забавный такой.

Деньги кончились быстро, хватило переночевать в мотеле, перекусить, да купить по мелочи — зубную щетку, расческу, прокладки. Зато стало понятно, как жить дальше. Теперь уже она сама предлагала водителям постоять на обочине, а как не растягивать дело, да получить свое побыстрее, учить ее было не надо. Дальнобойщики, изголодавшиеся за время пути, грязные, не умевшие ни ласкать, ни доставлять партнерше удовольствие, были самой удобной клиентурой, но и самой тоскливой. Она все надеялась, что, подсобрав деньжат, доберется до города, а уж там!.. Но деньжата все никак не хотели подсобираться, жизнь оказалась довольно дорогой штукой, к тому же очень много денег уходило на то, чтобы не опуститься и продолжать шикарно выглядеть. На внешнем виде экономить она не умела, да и не хотела. В конце концов, красота была ее рабочим инструментом, не так ли? А инструмент хороший работник держит в порядке.

Но когда-нибудь это должно было случиться. Она понимала, конечно, что нечто подобное неумолимо должно произойти, и побаивалась этого, но как все в этой жизни, случилось это неожиданно. Очередной клиент — приличный парень на солидной машине, не дальнобойщик и не грязнуля какой — не торгуясь, завез ее в лесок, быстро и без затей сделал свое дело, а затем, застегнув брюки, спокойно достал из кармана нож, не таясь, аккуратно раскрыл и, взяв ее одной рукой за горло, аккуратно прижал лезвие к нижнему веку:

— Доставай деньги. Только медленно, а то дернешься, я испугаюсь, а ты останешься без глазика. Жалко же!

Она перепугалась смертельно, сунула ему в руку сумочку. Он, не глядя, бросил ее на заднее сиденье. Бесстрастно обшарил ее тело, снял часики, колечко, подаренное отчимом на шестнадцатилетие, содрал с шеи цепочку. Цепочку было безумно жалко — тонкая, белого золота, недавно купленная, она ей очень нравилась. Вывел из машины, прижал к дереву. Она даже не пыталась убежать, до того было страшно.

— Вроде все, — он посмотрел на нее пустыми глазами. — Нет, надо тебе какую-то память о себе оставить. Хочешь, ушко отрежу?

Она яростно замотала головой.

— Ладно, — как-то уж очень быстро согласился он. — Но память нужна! Чтобы вы, шлюхи поганые, помнили!

И изо всей силы ударил ее рукояткой ножа по носу. Что-то хрустнуло, взорвалось нестерпимой болью, она на несколько секунд ослепла и захрипела — на крик сил не осталось. А из носа хлестала кровь, заливая блузку и джинсы. Джинсы тоже до слез жалко, они ей очень шли, аппетитно обтягивали попку, где еще такие найдешь? И больно было просто до ужаса.

А он уехал, скотина, с ее деньгами, кровно заработанными. Все насмарку, опять голая, босая, все нужно начинать сначала. Ну, и где была ее знаменитая ярость? Почему не сработала тогда, когда была очень, очень нужна? Почему вместо того, чтобы зубами вцепиться ему в горло, пнуть изо всех сил по яйцам, вместо того, чтобы растопыренными пальцами выдавить ему глаза, она застыла как самая распоследняя блондинка и не могла даже пошевелиться? Она ненавидела его, ненавидела себя, ненавидела мать, из-за которой ушла, ненавидела даже свою красоту, которую, оказалось, так легко испортить.