Хроники неотложного

Разобрали стаканчики.

— Ну, за встречу!

Жидкое пламя по горлу; длинные ломти копченой, с перцем, корейки вдогон. Вкуснотища — шоб я так жил!

Сантьяго, работая тесаком, вскрывал банки с тушенкой; нарезали лук, поджарили в крышке на сале. Запах — чума: еще бы, двое суток одну только кашу рубать!

— Юр, спальник дашь?

— Конечно! Кать, дети пусть сегодня у вас будут, а Яну с Феликсом к нам.

— Спасибо, мы под открытым небом лучше.

— Замерзнете.

— Не замерзнем.

Это Яна сказала. Я посмотрел ей в глаза: точно?

— Как скажете. Коврики возьмите, чтоб лапник не резать.

Греча сварилась. Слили воду, вывалили тушенку, замешали с луком, залили майонезом. Набухали в миски — фига они жрать! Пустили по кругу крышечку с чесноком — мы отказались.

Наполнили по второй.

— За вас, ребята. За то, что мимо не прошли, помогли нам.

Чокнулись, выпили. Склонились над котелком, прикоснувшись висками — зрачки широкие, в глазах блеск…

— Чаю кому?

Горячий, ароматный, чернющий; раз глотнул — по поверхности радужное пятно с губ. Греча нежная, с приправами, во рту тает.

— Добавки?

Какое там, это бы съесть. Вторую кружку под сигарету, потом откинуться навзничь — ё-моё, сколько звезд!

— Налить, Феликс?

— Спасибо.

Тинькнули струны и поплыли, настраиваясь. Михаил кашлянул, взял на пробу пару аккордов.

Не оставят вибрамы
рифленый свой след на камнях,
и затянет туманом
тропинку за нашей спиной…

Он играл мягко, отбивая подушечками по струнам; гитара не вылезала, звуча негромко и ненавязчиво.

Сохранится лишь память
об этих прекрасных краях,
да легонько прихватит
хандра по дороге домой.

Ах, какая там ширь!

Ах, какая там высь и простор,
в шумном городе вспомнится все
с непонятной тоской,

как рассвет красит небо

и снежные шапочки гор,
и плывут облака
под ногами неслышной рекой…

Остальные вполголоса подхватили:

Хмурый город нас встретит
своей суетой-маетой,
скажет: «Здравствуй, ну как?» —
и узнает, что там можно жить.

Не поверит, услышав про реки

с хрустальной водой,
удивится, увидев,
что мы разучились спешить…

Басы звенели, верхи жужжали, как пчелы; я приподнялся на локте — двенадцатиструнка: тепло темного лака, надраенные колки, благородные линии…

…там, где солнце так солнце,
а если дожди — так дожди,
где заточены скалы ветрами,
как жало ножа.

Нам бы снова туда,

да почти целый год впереди,
ничего не поделаешь,
снова приходится ждать[89].

Цепочка аккордов, кода и долгий-долгий, затихающий в воздухе звон. Все сидели молча, обхватив колени руками, смотрели в огонь. Михаил, устроившись по-турецки, осторожно коснулся струн.

В штормовых небесах — ни окна, ни просвета.
Непогода в горах, уже кончилось лето.
Только ветер всю ночь рвет палатку зачем-то,
только капли всю ночь барабанят по тенту.

Они подпевали, переживая все заново:

Где-то пальмы шумят и, не ведая горя,
люди в городе спят возле теплого моря.
Южный ветер всю ночь волны гонит лениво.
Кто-то смуглый всю ночь пьет холодное пиво.

Сантьяго лежал вдоль костра. Щурился, прикуривал от углей папироски.

Ливень скалы тесал — не услышать соседа.
На огарке плясал огонек-непоседа.
Там, на море, внизу — двадцать пять, без осадков;
коротаем грозу в отсыревших палатках.

Михаил увел мелодию из минора, ускорил затейливым перебором, обозначил ритм, щелкая языком в крохотных паузах.

Шторм утих. Лишь только временами глухо хром ворочался в ночи.
Но уже затеплились над нами звезды, словно искорки в печи.

Мы курили, молча наблюдали, взглядом бесконечность охватив, как, верша работу, проплывали спутники по Млечному Пути…

Он пел зажмурясь, ни разу не посмотрев на гриф, пальцы сами находили нужный им лад.

Чиркнул метеор. Потух. И разом россыпью, пригоршней, дождем, звездопад над Западным Кавказом хлынул вниз искрящимся огнем.