Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

По дому-сосне пробежал холодок; зелёное пламя под кочергой Маури съёжилось и опало. Будто сжалившись над гостьей-пленницей, опять заговорила Руми.

- Она раскаивается в том, что делилась с бессмертными своей силой, - перевёл Шун-Ди. - В том, что чествовала их, как господ, и мечтала, чтобы им подчинился весь мир. Тогда это казалось ей единственно верным выбором. Немногие из селения под Паакьярне сумели воспротивиться их воле.

Маури, не оборачиваясь, проворчал что-то с доброй сварливостью. Шун-Ди улыбнулся.

- Он сказал: "Это всё потому, что ты спишь по ночам. Сон мутит мысли, топит душу в тумане".

Да уж, с этим не поспоришь. И не найти подтверждения лучше, чем её сны о лорде Альене.

- Это в прошлом. Скажи, что я не придаю этому значения, - солгала Уна, хоть Руми и не выглядела виноватой. Пока Шун-Ди выговаривал протяжные, прерываемые резкими долгими гласными цепочки звуков, она продумала свой ход. - Я ненавижу своего отца. Утверждение для Маури.

Шун-Ди молча воззрился на неё, оглаживая бородку. Пауза так затянулась, что хозяин, вернувшись к столу, намекающе забарабанил по нему крючковатыми ногтями. Как оказалось, это был сигнал для Льёни: божья коровка на секунду исчезла в соседней комнате, а потом приползла назад с чем-то блестящим на спине. Уна, уже ничему не удивляясь, узнала пенсне в золотой оправе. Наверное, нет смысла спрашивать, откуда эта вещь, редкая даже в Ти'арге (профессор Белми упоминал, что пенсне позволяют себе только самые именитые и состоятельные профессора Академии да кое-кто из придворных), появилась в сосновой глуши.

Маури натянул пенсне на спицеобразный нос и уставился на Уну. Едва ли у боуги бывают человеческие проблемы со зрением; для солидности?.. Серьёзно поизучав её некоторое время, он потряс головой.

- Не верю, - озвучил Шун-Ди то, что и так было ясно.

Уна подалась вперёд.

- Почему?

Маури ответил, буравя её зелёными пятнами глаз; Руми вторила жёлтыми. Должно быть, если перемешать их, получится цвет луны, немощно бледнеющей сейчас над холмом Паакьярне.

Всё же зря она не наглоталась са'атхэ-храбрости перед тем, как сойти с корабля...

- Он уточняет, за что.

К чему? Уна почувствовала, как злой жар прихлынул к щекам.

- За то, что он оставил мою мать ещё до моего рождения. За то, что отрёкся от меня, - она с нарочитой скорбью опустила ресницы, стараясь саму себя убедить.

- Не верю, - повторил боуги.

- Почему?!

- Потому что ты не из тех, кто будет ненавидеть по этой причине, - растерянно перевёл Шун-Ди. - К тому же ход был нечестным. Нельзя выносить в игру то, о чём сама не знаешь, правда ли это.

Что ж, похоже, её размазали - как говорил дядя Горо о проигравших в кости на крупную сумму... Ни поправить, ни возразить.

- И любовь их сильна отчаянием, ибо чем свирепее ненавидят, тем безмернее любят ненавистного, - хрипло сказал Шун-Ди. Он обращался к одной Уне, но в тишине - слышно было только тиканье часов с кукушкой и побряцывание серег Руми, когда та вертела головой, - фраза всё равно разнеслась по всей комнате.

Уна вскочила со стула и мысленно прижалась к зеркалу, распласталась по глади его стекла. Это вышло почти инстинктивно. Между её пальцами и столом треснула и умолкла короткая молния.

- Уна? - Шун-Ди тоже поднялся, выставив руки ладонями вперёд. Румянец, покрывавший его щёки, обратился меловой бледностью. - Что с тобой? Ты испугалась? Прости, я...

- Откуда это? Чьи слова? - выпалила Уна, еле-еле не срываясь на крик. В виски застучала боль; её собственная магия схлестнулась с природной, сосновой, царившей здесь, и закружилась с ней в жестоком танце.

- Это из учения Прародителя, из второй книги, - попятившись, пробормотал Шун-Ди. - Перевод на ти'аргский. Я просто процитировал. Уна. Посмотри на меня. Всё хорошо.

Напор Дара схлынул так же резко, как и возник. Уна повалилась на стул, от стыда не смея взглянуть на боуги. Руки тряслись мелкой дрожью.

Что со мной? Что со мной, отец - ты ведь должен знать? Эти слова звучат как твои, от них пахнет твоими мыслями, твоим треклятым тёрном, твоим жасмином; скажи, они переплелись в вечности, как ты хотел?

- Извини меня, Шун-Ди. Пожалуйста, извини. Я... - она подняла глаза; край столешницы обуглился, тонкие струйки дыма вились над ним. Под ногами валялась горсть обгорелых жёлтых перьев. - Извини.

Маури прищурился с уже не скрываемым интересом. Руми, странно улыбаясь, послала Шун-Ди воздушный поцелуй; миншиец опять покраснел, а обгорелый кусок стола посветлел, как исцелённая рана.

- Хозяйка сказала: никакая игра не обходится без испорченной мебели, - натянуто усмехнувшись, перевёл Шун-Ди. - Всё в порядке.