Хроники перевернутых миров. Излом души. Книга первая

«Образы, хаотично сконструированные из лоскутов прошлого и вероятного грядущего, оказались действенны, хм, – стоя перед лежащей фигурой, произнесло козлоподобное существо в военной форме, с именем, судя по нагрудной нашивке, начинавшимся с “Д” и оканчивавшимся на “К”. – Но тело в этом варианте по-прежнему останется уязвлено болезнью. Оно нас слышит? Не надо, чтоб помнило».

Сутками ранее

Он – бородатый, крепкий, среднего роста мужчина, слишком молодой для своего «костюма» и авторитета – и тридцати нет, – чей недостаток лет скрывала ненапускная суровость. Ответственность – вся в глазах, исполненных боли, и всё же безумная чертовщина в уголках губ, расползающихся саркастической улыбкой. Он, облачённый в пальто, из-за невысокого роста касающегося щиколоток, с шеей и бородой, скрытыми под шарфом, кривясь и отплёвываясь от колкого ветра, нёсшего полчища снежинок, продвигался, словно царь, в окружении группы статных охранников, уверенно шагая по разбитому тротуару, трещавшему из-за не успевавших покрываться прочной коркой льда луж, образовывающихся благодаря канализационной пробоине. По улице он, смотря на часы, щурясь и причмокивая, проходил мимо торгующих «луковых» бабушек у киоска; собственно, и сам он не прочь был бы стать такой же «луковкой», закутавшись в как можно больше слоёв тулупов да колготок под шерстяные носки. Он, вдруг остановившись, попятился, возвращаясь, откинувшись корпусом назад, заметив нечто заинтересовавшее его. Присев на корточки, попросил завернуть ему семечек в газетный кулёк, вручая не верившей бабушке матовую карточку цифрокоинов (большинство не имело привилегии расплачиваться прочипованными карточками, ставшими анахронизмом: деньги вмиг начислялись и снимались по биометрическим данным) – и пошёл дальше, жестом предлагая угощение «свите», приподняв бровь. Все из окружения незамедлительно потянули громадные ручищи, беря по горсточке. Он вышел, пройдя мимо остановки к паперти собора. Классическая картина – привычный и разнообразный колорит просит милостыню. Ничто не меняется.

– Места для христарадников теперь и у этого собора лицензировали?

– Да, Христофор, – кивнул один из людей с раскрасневшимися ушами и отполированной лысиной, сморщившейся складками, словно бока шарпея.

Христофор, присев перед инвалидом – с аномалией роста, выраженной в карликовости и усугублённой тем, что тот был с ампутированными ступнями и сидел на самодельном скейтборде, утопая в военной форме, – снял его шапку, посматривая искоса воспалёнными глазами и пересыпая семечки в неё, а мелочь, что была на донышке пластикового стаканчика (непостижимо, почему их до сих пор производят) – прямо в рвущийся кулёк, и, не вставая передав его одному из своих верзил, достал из внутреннего кармана фляжку.

– Нравишься мне ты, командир. Будем?

Открыв, налил в грязный стаканчик калеки и, подняв на уровень своего виска, прищурившись посмотрел в опухшее лицо. Заботливо протянул сконфуженному мужчине обратно в маленькие ладошки – беспокойными кривыми пальцами одёргивающему и закатывающему наезжавшие большеразмерные рукава гимнастёрки, – помог сжать его замёрзшие и раскрасневшиеся пальцы своими холёными ручищами. Выглядело это так, словно беркут воробушка выпавшего возвращал в родительское гнездо. Кинул взгляд на храм, оглянувшись через плечо, скалясь в улыбке. И, обратив взгляд вновь на инвалида, приподнял свою флягу, поставленную было на промёрзшую и покрытую инеем землю с пробивавшимися редкими ростками травы, и отпил. После чего, стремительно поднявшись, потрепал его по голове. Мимо, прямо невдалеке, пробегала белоснежная маленькая пушистая собачонка. Её взгляд был испуган, очень; она бежала, останавливалась, оглядывалась и вновь бежала, поворачивалась, всматривалась в людей и в окружающие дома – пытаясь распознать, где находится, была ли тут раньше. Собачонка была аккуратно, даже с вычурностью, подстрижена, на шее красовался ошейник, переливавшийся стразами, ловившими и множившими солнечные блики. Весь её вид говорил о том, что она породиста, и её озабоченные рыскания и сквозящая затравленность во взгляде также свидетельствовали очень явно, что она потерялась, что она ищет хозяев – хозяина или хозяйку, – но, определённо, своего человека. Христофор уставился на неё и ощутил, как в струнах души нечто оборвалось и требовало поманить её, и найти хозяев.