Хроники пикирующего Икаруса

Оборачиваюсь, и вижу ряд двухъярусных деревянных нар, а на них сидят и лежат натуральные зэки. Татуированные, худые как борзые собаки, многие стрижены под ноль, рожи какие-то кривые, как с похмелья. И все как один на меня смотрят.

Ё-моё. Ну что, потоптался я у входа, а потом прошёл, сел на ближайшую койку. Сижу, молчу. И эти все молчат, вот даже ни слова. Потом подошёл ко мне один, сел напротив на корточки. Мелкий, шустрый, лицо какое-то чёрное, словно от грязи, а во рту половины зубов нет.

– За что сел, бедолага? – спрашивает.

– Алмаз украл, – отвечаю. – Слеза бога.

Как они грохнули всей палатой, то есть, камерой. Ржут, как лошади. Вот реально минут десять хохот стоял. Даже в двери окошечко такое мелкое, моя голова с трудом пролезет, открылось, и этот мордатый заглянул. Посмотрел на всех и снова назад засунулся молча.

Тут другой, в одних штанах, с татуированными плечами, спрашивает:

– Так тебя что, из Лаодана перевели? Что-то я не слышал про этапы в такую даль. Ты нам, небось, уши мякишем залепить хочешь, прохиндей. Скажи уж сразу – хотел муниципалитет на компьютере ломануть, а тебя и загребли. Видно же, что ты всю жизнь из-за монитора не вылезал.

Я даже ответить не успел, как из угла другой голос, да властный такой, что все сразу стихли:

– Первоходок?

Сижу, и не знаю, что сказать. Сначала даже смысла слова не понял. Только где-то через минуту дошло, что он спросил, первый ли раз меня в тюрьму посадили.

Блин! Да я же в тюрьме! Как мне сразу хреново стало! Вот, пока в кабинете сидел, пока сюда вели, как-то даже не верилось, что всё это на самом деле. Будто в ролевуху играю. А сейчас, как увидел эти рожи, вонь почувствовал… а несёт в камере противно, даже и не нюхал раньше ничего подобного. Такое ощущение, что под каждой кроватью горы старых носков среди пивных луж валяются.

В общем, сморщил я моську, чуть слёзы из глаз не брызнули. Сижу и думаю: плакать нельзя. Только не слёзы. Плачут бабы. Не дай бог разреветься…

Ну и зарыдал, конечно. Это как не думать о белой обезьяне. Сижу, а слёзы сами против воли катятся. И, главное, не столько за себя страшно, сколько думаю, как там Тавадиэль без меня теперь? Она же вообще во дворце росла, к обычной жизни не приспособлена. Её если схватят, долго не выдержит.

И Герасим. Ну кто с ним ещё так по-человечески обойдётся? Эти же сволочи, если Икарус найдут, по винтику разберут. Не посмотрят, что искин живой.

Так мне их жалко стало… И тут чувствую, сел рядом кто-то. Тяжёлый, даже деревянная нара скрипнула.

– Не рыдай, первоходок.

Голос тот же самый, властный. Поднял я голову, смотрю. А он нормально выглядит. Не то, что для зэка, просто нормально. Брюки приличные, футболка с каким-то неизвестным мне логотипом, то ли автомобиль, то ли спортивная команда какая. И причёска человеческая.

– Так за что тебя к нам? – спрашивает.

– Я правду сказал. Они говорят, что я алмаз украл.

– А ты украл? – а глаза хитрые и взгляд такой, прямо в душу.

– И что мне с ним делать? – отвечаю. – Его даже не продать. Он же такой один в мире.

– Это точно. Продать такое никто бы не взялся. Ладно, – говорит, – успокойся, сейчас обед принесут.

И показывает куда-то в противоположный конец, на верхний ряд нар.

– Вон там теперь твоё место, располагайся.

Посидел я ещё минуточку, отдышался, и одним прыжком наверх забрался. Улёгся прямо на серое, несвежее какое-то, покрывало, и отвернулся к стенке. Потому что нейросеть моя снова местный Планет поймала.

Глава 12, в которой всех одолевают сомнения, даже искина

Как только шлюз за Антоном закрылся, Тавадиэль опустилась на крышку медкапсулы, как на табурет, и замолчала. Ей было не по себе. Внезапно накатила тоска, стало пусто и одиноко.

А если его там убьют, подумала девушка, или захватят в плен?

Мысли были настолько нетипичны для её прошлой жизни, что она сама себе удивилась. На момент начала войны с архами аграфке исполнилось пятьдесят. Возраст призыва. Император был против, но принцесса рвалась на фронт. В империи никто не сомневался, что это война на уничтожение. Зачем паукам гуманоидные расы? Тем более, все планеты, захваченные флотом архов подвергались беспощадному геноциду. Убивали все разумные формы жизни. В таких условиях отправка листа правящей ветви на фронт, тем более добровольцем, служила хорошим стимулом гражданского патриотизма.

Поэтому Тавадиэль всё-таки удалось уговорить отца. Естественно, тот постарался, чтобы его дочь избежала попадания в самые горячие точки, но кто мог предположить, что караван, перевозящий боеприпасы, подвергнется атаке в самом неожиданном месте?

Так что войны, как таковой, принцесса не видела. Всё, что ей запомнилось – удар и темнота. Очнулась она спустя семьсот лет, в трюме внутрисистемного транспортного корабля.