Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения

Конференция закончилась еще одним круглым столом, на сей раз посвященным редактуре и издательскому делу. В нем приняли участие не только переводчики, но и представители издательского цеха: издатель и создатель сети книжных магазинов «Додо» Шаши Мартынова и редактор издательства «Corpus» Екатерина Владимирская. Ирина Алексеева пыталась выяснить у представителей издательств, как сегодня обстоит дело с цензурой. Она напомнила о существовавшей в советское время «системе трех карандашей»: подчеркивание красным означало «убрать беспрекословно», подчеркивание синим — убрать, но с предварительным обсуждением, а подчеркивание простым карандашом — обычные стилистические замечания. Даже в 1987 году еще нельзя было издать детскую книжку под названием «Сказка о плановом хозяйстве», потому что плановое хозяйство — это основа социализма и смеяться над ним запрещено. Шаши Мартынова ответила, что бдительных редакторов и начальников кругом полно; по новому закону книги, где есть хоть одно «неприличное» слово, приходится завертывать в целлофан, а слово «жопа» хоть и не входит в список официально запрещенных, но, однако же, в издательстве АСТ его благополучно вымарали из автобиографии американского актера Билли Боба Торнтона (где оно было очень кстати), причем и переводчик, и редактор узнали об этом только после выхода книги. Но такое, подчеркнула Мартынова, происходит только в больших издательствах с большими тиражами. Маленькое издательство, выпускающее книги тиражом в две-три тысячи экземпляров, для власти все равно что мелкая букашка, на него никто не обращает внимания, и в этих малотиражных изданиях можно печатать, в общем, все что угодно; но зато и аудитория у них крайне ограниченная.

Екатерина Владимирская говорила о цензуре в другом смысле слова: это, если можно так выразиться, нравственное самоограничение издателя. «Corpus», например, не будет издавать книгу, написанную для прославления Сталина. Владимирская привела и поразительный пример не современного, а советского цензурирования переводных книг: оказывается, даже Майн Рид, которого мы все читали в детстве, не вполне соответствует (а порой и вполне не соответствует) английскому оригиналу. Например, из русского текста читатель не узнáет, что Майн Рид был жутким антисемитом: едва ли не при каждом появлении героя-негодяя в романе «Мароны» писатель подчеркивает, что тот еврей. Разумеется, сглажены и отношения героев: в оригинале нехороший человек умыкает героиню, чтобы над нею надругаться, а в переводе объясняется ей в романтической любви. Кстати, как выяснилось, к сглаживанию переводимых текстов склонны не только советские и постсоветские редакторы. Нина Брагинская рассказала, как в Оксфорде ей вычеркнули из статьи о взаимоотношениях Бориса Пастернака и Ольги Фрейденберг слово «гений» (Брагинская истолковала мотивы редакторов следующим образом: мы сами не гении, и нечего нам о гениях писать).

Впрочем, не надо думать, что о редактировании во время круглого стола говорили только плохое. Сусанна Витт рассказала, как завидуют шведы наличию у нас института редактирования; у них в Швеции такого нет, и никакой «свежий глаз» не смотрит на текст и не выправляет в нем очевидных нелепостей, если они там встречаются. А автор этого отчета поделила редакторов на два разряда: те, которые исходят из презумпции виновности автора переводимого текста и его переводчика (от этих надо держаться подальше), и те, которые, напротив, исходят из презумпции их невиновности, которые доверяют автору и переводчику и потому становятся переводчику помощниками и друзьями. Именно таким редактором, сказала Александра Борисенко, стала для нее, Виктора Сонькина и всего их переводческого семинара Екатерина Владимирская.

Одним словом, конференция, может быть, и не прояснила до конца, что такое советская школа перевода, но показала, что разговоры о переводе далеко не всегда превращаются в борьбу крокодилов.

Конференция памяти ЛЕОНИДА МИХАЙЛОВИЧА БАТКИНА (1932–2016) (ИВГИ РГГУ, 14 июня 2017 года) [422]