Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения

Михаил Андреев (ИМЛИ РАН — ШАГИ РАНХиГС) прочел доклад «Одиночество Баткина». Текст этот был написан для публикации в альманахе «Одиссей»[423], однако поскольку сборник находится лишь на стадии верстки, докладчик счел возможным превратить его в выступление на конференции. Коротко охарактеризовав личность Баткина (слабый здоровьем, но чрезвычайно жизнестойкий, жизнерадостный и работоспособный; отдавший на заре перестройки много сил политике и бывший организатором первых демократических митингов), докладчик дошел до того момента в биографии Баткина, когда его «хождение в политику» прекратилось и он вернулся к изучению культуры. Тут ученый особенно ясно осознал свое одиночество, однако чувствовал он его и раньше. Он был одинок в Харькове, где родился и где окончил «мракобесный» (по его собственному определению) исторический факультет местного университета. Через несколько лет по протекции Михаила Гефтера Баткину удалось переехать в Москву и поступить на работу в ИВИ РАН, однако и в московской научной среде он расходился во мнениях с множеством коллег. Его взгляд на итальянское Возрождение как на уникальное сочетание «казусности» и всеобщности устраивал далеко не всех. Коллег-итальянистов раздражали и претензии на статус «нового Буркхардта», и легкость пера, и отношение к этим самым коллегам как людям, конечно, эрудированным, но скучным. Частичной компенсацией этого одиночества среди итальянистов стало вхождение Баткина в круг выдающихся филологов, таких как С. С. Аверинцев (Андреев привел фразу одного своего знакомого, который отозвался о статье Баткина «Итальянский гуманистический диалог XV века», напечатанной в сборнике 1976 года «Из истории культуры Средних веков и Возрождения»: впервые вижу сборник, где статья Аверинцева не лучшая). Однако все это не ослабляло у самого Баткина ощущения собственной маргинальности, неуслышанности. У него не было учеников, ни официальных (поскольку лекций он не читал), ни неофициальных. Ни один из его трудов об эпохе Возрождения не удостоился рецензии. Еще печальнее, что примерно так же обстояло дело не только на родине, но и за границей. Правда, на книгу о Данте (1965), в 1970 году вышедшую в итальянском переводе, отозвались доброжелательными рецензиями «патриархи» итальянского дантоведения, но остальные труды Баткина отклика на Западе не получили. (Забегая вперед, скажу, что в одном из следующих докладов этот тезис был частично опровергнут.) Сам Баткин объяснял свое одиночество двумя причинами: во-первых, тем, что у него не было учителей и он не входил ни в какую группу, спаянную одним научным проектом; во-вторых, тем, что он работает штучным методом, который нельзя тиражировать; что же касается переводов, он считал, что они не имеют отклика, потому что не передают его своеобразный, яркий стиль. Стиль этот, заметил Андреев уже от себя, как бы провоцировал на несерьезное отношение к излагаемым мыслям; могло показаться, что эта «писательская» манера больше подходит к сюжетам ненаучным. На этом Андреев закончил чтение статьи, написанной для «Одиссея», но прибавил, что отзывы на смерть Баткина, которые он прочел на сайте ИВГИ, и программа нынешней конференции поколебали его уверенность в том, что Баткин в самом деле был абсолютно одинок.

В полемику с Андреевым вступила Наталья Кузнецова, чей темпераментный устный мемуар стал превосходным образцом «казусной» истории. Кузнецова поделилась воспоминаниями о событиях начала 1980‐х годов, когда она и ее молодые единомышленники-философы, последователи Г. П. Щедровицкого, «тусовались» (Кузнецова не раз употребляла это слово, хотя в описываемую эпоху оно, конечно, еще не существовало) с последователями В. С. Библера (к которым принадлежал и Баткин). Философские расхождения не мешали тем и другим общаться на разнообразных подпольных семинарах, где Баткин блистал, а юные «щедровитяне» смотрели на него как на гуру. Особенно хорош был следующий «казус», описанный Кузнецовой: осенью 1983 года один ее товарищ устроил философскую «тусовку» на базе отдыха ЦК ВЛКСМ в Красновидове, причем в ходе подготовки мероприятия в ЦК послали одну программу, где участниками значились сплошь правоверные академики, директору Института философии предъявили другую, где значились почтенные философы, которые по личным обстоятельствам заведомо не могли принять участие в семинаре, в результате же выступали на нем люди, вовсе не объявленные заранее, которым без этой сложной интриги никто бы не позволил обсуждать свои крамольные философские построения на комсомольской базе отдыха, и среди этих «подпольщиков» главной звездой был Баткин, которого, по словам Кузнецовой, организаторы этой аферы преподнесли своим «подельникам» «как торт». История была призвана доказать, что Баткин оказывал большое влияние на современный ему исторический процесс, а одиночество его было исключительно фактом его самосознания (тут кто-то из зала предложил уточнение: не одиночество, а уникальность).