Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

Мо говорит, что пишет обо мне; может, он напишет что-нибудь о том, как мы победили Искажённого и зажили долго и счастливо? А?

Я огляделся. Затем встал и развернулся лицом к двери, рядом с которой стоял мой подсвечник. Рука ощутила холодное прикосновение железной ручки. Не отдавая себе отчёта в том, что я делаю, я аккуратно, но настойчиво потянул дверь на себя.

И она открылась.

А там, за этой дверью, начинался другой коридор, устланный до одури знакомой ковровой дорожкой.

Не закрывая двери, я пошёл по этому коридору в сторону кабинета — когда-то моего кабинета. Коньяк и сигары, сэр? Да нет, что вы. Я не за этим. Я по другой причине…

Дверь кабинета послушно распахнулась — и точно. Она всё так же спала на моей кушетке, как и в прошлый раз, укрывшись шотландским клетчатым пледом. Невольно улыбнувшись, я зашёл в кабинет и накрыл её вторым пледом, так вовремя оказавшимся у меня в руках. Я смотрел на её спину — такую худенькую, такую уязвимую под грубым клетчатым полотном. На тонкую шею, на бугорки позвонков, на завитушки каштановых прядок…

Стоп. Каштановых? Но ведь…

И тут она обернулась, и сердце моё замерло, словно схваченное чьей-то холодной рукой.

— Герка, — прошептала Катя и, выпростав руку из-под пледа, провела кончиками пальцев по моей щеке. Улыбнулась укоризненно: — Опять ты небритый, да? Эх, ты. А обещал, что будешь бриться. Врал?

— Ка… Катя? А что ты тут делаешь?

— Сплю. В спальне, знаешь, отчего-то ужасно холодно… А здесь у тебя уютно.

— А… — мой голос отказывался меня слушаться, — А где Мари…

— Кто? — сонно переспросила жена. — Знаешь, Гер, мне тут такой странный сон приснился. Странный и страшный. Будто бы я умерла. Игорька родила и умерла. Представляешь? И к чему только такие кошмары снятся. А ты был просто убит горем, я так во сне за тебя переживала. А сделать ничего не могла. Кстати, — она села и спустила ноги с кушетки, — надо Игорька проведать, как он там, спит или нет. Ты не ходил? Я ходила в два часа. Сейчас сколько? Знаешь, Герка, нам надо купить «радионяню». А то квартира большая: вдруг не услышим, что он проснулся? Гер, ну ты чего такой, как будто тебе тоже кошмар приснился, а? Гер?..

Я молча обнял её, прижав к себе. Она тихонько засмеялась:

— И правда кошмар, да? Нервная у тебя жизнь, Герман Кастальский.

— Катюша… — прошептал я, — Катюша, мне… Мне снился ужасный сон… Будто ты умерла, и Игорёк тоже… Будто я вас потерял навсегда… Будто я — это даже не я, будто я — не человек вовсе, а кто-то другой, кто-то странный… И всё это… Знаешь, Катя, мне было так одиноко. Так одиноко, будто я был один во всём мире…

Она погладила меня по голове:

— Ну-ну, Гер, всё хорошо, это был всего лишь сон. Я же — вот она, видишь? Не умерла. И Игорёк тоже. А пойдём его проведаем. А?

— П-пойдём…

Я был счастлив. Впервые за долгое время я был по-настоящему счастлив — и не хотел слушать тихий голос рассудка, который твердил мне, что такого не может быть. Что у нас с Катей не было этой квартиры. Что сейчас, очевидно, не 1988-й, а 2006-й, но Катя выглядит так же, как двадцать лет назад. Что Игорёк не может быть жив. Что Катя умерла. Что всё это неправда…

Я не хотел слушать этот голос. Я никого не хотел слушать — кроме неё. А она — такая милая, такая красивая, такая любимая — накинула на плечи свой пушистый шерстяной платок и зябко поёжилась.

— Господи, лето, а в квартире так холодно! Ужас, Герка! А вдруг Игорёк простудится?! Я вроде бы его хорошо укутала, но вдруг он сбил одеяльце? Боже, надо срочно проверить! Идём, Герман, быстрее!

Мы вышли из кабинета и прошли через гостиную в детскую — бывшую гостевую комнату.

— Эх, надо мне всё-таки спать в спальне, — посетовала Катя. — Она-то с детской рядом, не то что твой кабинет.

Тут она затаила дыхание и осторожно, стараясь не шуметь, открыла дверь и заглянула в детскую. Потом обернулась: на лице её была счастливая улыбка.

— Спит, — прошептала она. — Слышишь, как сопит? Идём, посмотрим на него. Он такой славный, правда?

— Да, девочка, Игорёк у нас чудесный. У нас с тобой. Наш сын… — бормотал я, не чувствуя слёз, стекающих по моим небритым щекам.

Кроватка Игорька стояла в центре комнаты. Мы подошли к ней, осторожно ступая по пушистому ковру, и заглянули внутрь.

Игорёк и правда спал, да так безмятежно, как умеют только младенцы. Катя осторожно поправила чуть сбившееся набок одеяльце и прижалась ко мне.

— Как же всё-таки хорошо, — правда, Гер? Ой, а ты чего? Плачешь? Что с тобой, Герка?

— Ничего, маленькая, всё хорошо… — я улыбался, стирая с щёк эти дурацкие слёзы. Счастливые слёзы.

— Ну ладно. Пойдём тогда на кухню, может, попьём чаю, раз уж проснулись?

— Пойдём, Катюш.