Хроники Престижного района

— Всё, иди к себе. Ноги сполосни у входа. Прими душ, соль смой, чтобы не впиталась. И поспи, я пройду через свою дверь.

Постель была чистая и прохладная. Она заснула сразу и проспала до самого обеда. Проснулась, когда он тронул её за плечо кончикам пальцев:

— Вставай, обед привезли.

И ушёл к себе. Она оделась, поправила волосы, без зеркала было непривычно. И постучалась к нему.

— Заходи, заходи, остынет.

Еда была незнакомая.

— Ешь, это вкусно. Они любят острое, но тебе я заказал без специй. Вкусно же? Вкусно. Ешь, лягушонок. Ещё поспишь до половины пятого, и я тебя опять макну. Ну, что ты испугалась? Подержишься за меня, как за спасательный круг. Я тебе не дам утонуть, можешь не сомневаться. Но ты должна привыкнуть к морю. Оно тебя уже приняло. Я же не заставляю тебя плавать со мной до буйка! Бултыхайся на мелководье. Но быть у моря и не использовать это счастье! Спи пока.

— Как мне попросить зеркало?

— Зачем?

— Ну как зачем…

— Я твоё зеркало. Буду говорить — это платье тебе идёт. В этой майке ты красивая. Поспи, у тебя всё ещё усталый вид. И я посплю, пока жара. Давай, раздевайся!

Она смотрела на него выжидательно, а он — на неё. По законам жанра, как он любил говорить, она должна сейчас подойти к нему, положить руки на грудь и посмотреть в глаза. Хотя бы! И он сам мгновенно раздел бы её и унёс к себе.

А она ждала, когда он уйдёт, чтобы раздеться. С ума сойти! Повернулся, вышел.

Будить пошёл в плавках. Приподнял с плечика простыню. Она проснулась мгновенно, села на кровати с простынёй у подбородка и ужасом в глазах. Ну, что ты будешь делать! Надо было снять нормальную девочку.

— Что ты испугалась? Я не ем лягушат. Жду тебя внизу.

Она сидела на лежаке, пока он плавал до буйка и обратно. Потом вытащил лежак на солнце, сидел рядом и командовал:

— Повернись на спинку. Руки вверх, пусть загорают. Теперь на живот, руки можешь в стороны.

Всё, идём, поплаваешь. Идём, я сказал. Держись за меня. Во-о-т. Становись, здесь дно, всегда можешь стать, пока я не научу тебя плавать по-настоящему. Пропускай волну, как я учил. И следующую. А когда плывёшь, не надо пропускать. Ну, плавай, как умеешь, я посмотрю. Не утонешь, во всяком случае. Хочешь на берег? Держись за меня. Ты совсем ничего не весишь. Будешь у меня есть, спать и плавать.

А сейчас пойди, приведи себя в порядок. Я тебе достал платье, босоножки. Волосы можешь распустить. Я сплаваю ещё разок и поведу тебя гулять. Иди, давай. Ноги не забывай полоскать, чтобы дежурная не ругалась за песок.

— А когда она придёт?

— Утром, когда мы на пляже.

— Можно ей сказать про зеркало?

— Нет, зеркало только у меня в ванной для бритья. И хватит. Я же сказал, не нужно тебе зеркало. Повторять не люблю. Если что не так, я скажу, не сомневайся.

Всё было так, даже слишком. Волосы у неё были великолепные, блестящие, золотистые — не мёртвые, как у крашеных блондинок. Платье он достал белое и белые босоножки.

Она уже выспалась и посвежела. Первое желание, глядя на неё, — взять на руки в платье и босоножках и отнести к себе.

— Отлично выглядишь, можешь мне поверить. Пошли.

Он вёл её за руку.

— Ничего не трогай, ни в коем случае. Я здесь не знаю, какому кусту можно доверять, а ты — тем более. И без меня и носа из бунгало не высовывай, здесь женщине не принято ходить одной. Не будешь, не надо тебя запирать, когда ухожу?

— Не надо.

— Меня зовут Олег. Когда я спрашиваю, а ты отвечаешь, пожалуйста, называй меня по имени. Да, Олег. Хорошо, Олег. Как хочешь, Олег. Попробуй!

— Да, Олег. Хорошо, Олег, — улыбнулась она.

— Ты не сказала — как хочешь.

— Как хочешь, Олег, — легко включилась в игру.

— Молодец, ты вполне обучаемый лягушонок.

Провёл рукой по голове:

— Волосы у тебя, просто шёлк. Только поправиться, цены бы тебе не было! — И спохватился, потому что она вздрогнула, как от пощёчины.

— Хоть на обложку.

Он очень хотел её. Ничего подобного не испытывал ни к одной Луизиной девочке. С момента, когда она бежала к нему в пансионате. Ну, не к нему, к машине. Даже не к машине, к маме, там, в клинике.

Он хотел её всю неделю, пока ждал. И в самолёте. И когда нёс на руках, уже послушную. Но не знал, как её взять. Как сказать ей — ну! Что ты строишь из себя?!

Все свои взрослые годы он имел дело только с Луизиными девочками. Они всё делали сами, их так научили. А эта простыня у подбородка и ужас в глазах…

Держал её пальчики и злился — не на себя, что ты за мужик, если то, что тебе принадлежит, взять не можешь! На неё. Она должна знать, зачем прилетела. Затем, чтобы он брал её, где захочет, когда захочет и сколько!

А она идёт и смотрит на дорожку. Он молчал, вернее, был монолог, но внутренний. И только злился на неё всё больше и больше.

Парк был безлюден. Все, кто хотел общения, были в главном корпусе — в баре, в ресторане, бильярдной. Разговаривали, смеялись, ухаживали за женщинами. Он никогда не ухаживал, разве что в самолёте. Но это была игра. Повести её в бар и напоить? Больше всего хотелось повести к себе и сказать:

— Раздевайся! Давно пора.